Михаил Соколов - Властитель

Заглянул в Мечтоград, где за промелькнувшие там триста пятьдесят лет после моей последней жизни почти ничего не изменилось. И подумал, что пора, вероятно, готовить нового посланца в большую-маленькую жизнь. Ведь я помню все двести двадцать лет моего первого правления Премьер-Министром (были еще и другие), так счастливо прожитые вместе с Мариной.

Воспоминание, вернее, желание вспоминать говорит о том, что, возможно, в скором времени я вновь покину дворец. Хотя, может быть, и задержусь. С некоторых пор меня преследует мысль о застойности моего бытия. Я предполагаю, что есть другой путь познания себя и этого сожительствующего со мной мира. До сих пор меня устраивала такая жизнь: короткое общение с людьми, абрами, арланами и даже кнехтами – полуночными санитарами помрачневших и ослабленных систем. Все перечисленные существа, включая и людей, – безгрешны и невинны, они готовы выполнить каждый приказ – вплоть до уничтожения себя или преград, ставших на пути, если понимают, что приказ исходит от меня и следом – награда. Хотя что я могу предложить, кроме того, что они и так имеют: еду, питье, женщин, жизнь… Я не упомянул власть. Действительно, о ней грезят, не понимая, что сладость власти ограничена ближним, все остальное – сущая абстракция, поэтому правители

всегда так легко отдают приказы о смертных казнях.

Иногда мне кажется, что я становлюсь брезгливым циником. На самом деле это не так. Мой организм – организм двадцатипятилетнего человека, и вся химия и физиология функционирует именно с этой возрастной лихостью. Притуплено лишь сенсорное восприятие, но это поправимо, поэтому и возникла мысль о новом погружении в человеческий мир лет эдак на двести-триста. А может быть, все же…

Рядом со мной возникает Малинин, лениво откинувшись в кресле. И тут же – Исаев, огромный нос которого еще больше заострился за прошедшие полторы тысячи лет с нашей первой встречи. Время от времени мы посещаем друг друга, конечно – визуально, и удивительнее всего, что желание встретиться возникает у нескольких одновременно.

– Ну как, решился? – сразу без приветствия спросил Малинин. Я понял, что он имеет в виду мой проект воссоздания нового мира внутри собственного сознания, о чем я упоминал уже.

– Не знаю, – ответил я. – Боюсь, это выше моих сил.

– Что ты знаешь о своих силах? Не смеши меня. Я вот до сих пор не знаю, как налажена наша связь, если обмен материальными телами невозможен между нашими вселенными. Мы даже не способны определиться во времени и пространстве. Так что дерзай.

– О чем это вы? – нацелил нос Исаев.

– Орлов хочет придать форму тому бессвязному, мутящему разум веществу, из которого созданы наши сны.

– Может, пусть для начала потренируется вить веревки из песка? – ядовито заметил Исаев.

– Почему бы и нет, – откликнулся Малинин. – Если представить время, которое нас еще будет терзать – для меня сейчас и какой-то миллион лет полнейшая абстракция, – вить веревки из песка или там чеканить ветер, занятия достойные.

– Что с тобой? – спросил чуткий Исаев.

– Ничего. Я тут подумал, что наше существование лишено смысла. Мы превратились в богов древних людей – просто люди, но наделенные сверхспособностями.

– То есть?..

– Ну, вспомни бога Ветхого Завета, например. Вспыльчивый, жаждущий поклонения и жертв, завидовавший другим богам… Египетские боги, лишь формально разделенные, а не то устроили бы склоку не хуже олимпийских поседелъцев.

– Это не так. Я имею в виду нас, – пояснил я. – Мы, правда, ограничены в своем всеведении и всесилии, но мы эволюционизируем, нам еще очень большой предстоит путь, пока мы осознаем свое бессилие.

– Мальчик! – с бесконечной печалью и сожалением сказал Мадинин. – Самое ужасное то, что счастье, радость или печаль, даже отчаяние не имеют ни малейшего отношения к смыслу бытия. Бог – не мы, а настоящий Бог – может все. Он может создавать и изменять цели. Мы лишь функционируем в системах координат, созданных другими. Наши инстинкты, устремления, цели можно определить несколькими словами: плодитесь и размножайтесь и создавайте подобных себе.

– Зачем же так мрачно? – неуверенно заметил Исаев, – Здравствуй, Марина! – поздоровался он с вошедшей моей супругой. – Представляешь, эти нытики разочаровались в смысле жизни.

– Да ну вас. Вы мне напоминаете подростков, которые, тайно торжествуя, обсуждают собственные мужские подвиги. Живите… пока взрослыми не станете.

Последующие годы я был занят. И неожиданно, от пустоты задуманное дело увлекло меня. Усилием воли я погружал себя в состояние полуяви-полусна – то пограничное бытие, где все намного ярче, чем в реальном мире, и пытался в деталях представить собственный иллюзорный мир и себя в нем. Надо было сделать свои, вначале зыбкие видения достаточно четкими, чтобы сомнения в подлинности, как это и бывает во сне, не возникало.

У меня ушло на этот эксперимент гораздо больше времени, чем я думал; начинать пришлось с первовзрыва, и лишь мысли могли догнать разбегающиеся галактики. Но время было, а творчество захватило меня.

А потом ожил и мой двойник. И попутно случилось то, на что я не рассчитывал, – свершилось мое слияние со сверхзамыслом этой иллюзорной Вселенной. Я увидел некий Шар-Колесо, нет, Круг, который был бесконечным и включал все, что было, есть и будет; я был одной из нитей этой ткани, а Марина, Малинин, Исаев – другими. В Круге заключались все причины и следствия, и достаточно мне было взглянуть на него, чтобы понять все, всю бесконечность Я видел Вселенную и постиг сокровенные помыслы Вселенной. Видел бесчисленные деяния, слагавшиеся в единое блаженство, и, понимая все, постиг также существо безликого, Бога, стоявшего позади всех богов. И я понял, что, покуда я владею собой и покуда у меня есть силы оставаться собой, я никогда не стану тем Всемогущим без Лица. Кто видел всю Вселенную, кто постиг огненные помыслы, не станет думать о человеке, его жалких радостях и горестях, даже если он и есть тот самый человек. Вернее сказать – был им, но теперь это ему безразлично – ведь сам он стал теперь НИКЕМ,

И, поняв все это, я заторопился, вдохнул жизнь в иллюзорного себя и сделал его бессмертным и неуязвимым, даже для огня, которого, впрочем, тоже надлежало избегать, чтобы он не догадался, что он лишь призрак, и считал бы себя обычным человеком. По этой же причине я начисто стер из его памяти годы творения.

И, исторгнув Вселенную из себя, уже не заботясь о том, что будет без меня и вне меня, пустил Миры в самостоятельное плавание.

Конец наступил внезапно, и виной всему, конечно, был я. После всех трудов я решил прогуляться по степи, где властвовали арланы. Я отпустил машину, чтобы побыть одному и напитаться силой от бесконечной природы. Но там и настигла меня стена огня, разбуженного кем-то и для чего-то. Ревущее огненное море, паническое бегство животных и птиц и мое необъяснимое колебание, зачеркнувшее надежду. Я подумал, что смерть может освободить от других потерь, и остался Может, я тем самым вырастал из пеленок, не знаю.