Николай Ярославцев - Меч Шеола

Княжна увела взгляд к избушке, где берегиня торопливо выкладывала Копытихе все свои обиды. И тоже засмеялась.

— А напрасно. Берегини у богов в подручных ходят. Перекинется красной девицей, да так, что мавки ахнут от зависти. А парень, если духом слаб или иным чем, свету белого не взвидит. И сразу про все забудет.

Напрасно сказа. Но сказанного не воротишь. Княжна задумалась и с недоверием снова повернулась к избушке. А из избушки через волоковое окно донеслось.

— Так ей вертошарой. Будет знать, как над чужим горем потешаться.

Но и этого было довольно, чтобы Влада решительно тряхнула головой и даже ножкой притопнула.

— Вот уж сейчас точно не остановишь меня!

А из волока вновь долетел невнятный, но очень ехидный, смешок кикиморы, которая все таки нашла, чем угоститься.

— А пусть себе идет, Радогор. Леший за волосья долгие сгребет, не промахнется. Или кто в трясину потянет…

На глазах княжны выступили слезы. Еще слово и ударится в рев, не остановить.

— Не слушай ты ее, Ладушка. Это она тебе за твой смех выговаривает. — Как мог Радогор пытался ее успокоить. — Кто же тебя утянет, когда водяной ушел. Или забыла ты? И лешему ты не нужна. Он по беригине сохнет. Сам видел. И разве отдам я тебя кому?

Но княжна поджала губы, гневно сверкнула глазами и кинулась к копне. Радогор вздохнул и, вспомнил, что лошадь до сих пор стоит не расседланная и мешок с припасом не разобран. А через волок выглядывал длинный и тонкий, как отсохший сучок, нос.

— Ловко я ее? — Весело спросила берегиня у Копытихи, приглашая повеселиться и ее.

Но поддержки у ведуньи не нашла.

— Связалась с младенцем. Девка только — только свет увидела, каждому дню радуется. Сама посуди, много ли она из окна своей светелки видела? А ты что?

Кикимора нахмурилась, обдумывая ее слова, забыв и про творожную шанежку в руке и смутилась.

— Повинюсь я перед ней, подруга. Думала, что она надо мной потешается. И ты, молодец, повинись. — Крикнула она Радогору, который в это время стренаживал коня, чтобы далеко не убежал. — Она сейчас и вовсе косо на меня смотреть будет. То нагой, в чем мать родила, на твоей спине качусь, а то и того хуже, девкой красной перекидываться могу, о чем и сама не знала.

Хлопнула себя рукой по лбу, так, что по лесу треск пошел, словно сухим поленом по пустому дереву кто брякнул. И чуть не до пояса вылезла из волока.

— И где ты раньше был, парень? Сколько времени на тебя извела, а ты и словом не обмолвился. Я же и помнить про то забыла, что перекидываться могу. — Даже пальцем погрозила Радогору и втянулась в избу, возвращаясь к Копытихе. — как думаешь, получиться у меня перкинуться, подруга? Советуешь попробовать? Глядишь, тогда и водяной вернется.

— Совсем сдурела, старая? Ну, посуди сама, кто на нас с тобой сейчас обзарится, хоть по десяти раз на дню перекидывайся. Лучше иди да перед княжной повинись.

Берегиня, не прекословя, тут же отправилась мириться. И до Радогора долетел ее дребезжащий голос.

— Ой, да что ты над собой наделала, девонька? Да, как же у тебя рука на красу такую поднялась? — На весь лес запричитала она. — И потянуло же меня за язык, дуру старую, колодищу гнилую, неразумную!

Радогор похолодел, почувствовав не ладное и в несколько прыжков подлетел к, их с княжной, пристанищу. Влада сидела на копне и держала на коленях, срезанные по плечи, волосы, приглаживая их гребешком.

— Ладушка, зачем? — Прошептал он, побелевшими губами.

Княжна и головы не подняла.

— Чтобы не утянул никто. — Тусклым, безразличным голосом отозвалась она, и провела ладонью по коротко обрезанным волосам. — И думать не надо теперь кто я, девка или баба.

Кикимора всплеснула руками.

— Подруга, ты только посмотри на эту срамницу. — Берегиня все еще не могла успокоиться. — Это же додуматься надо было до такого.

Но Копытиха и глазом не повела.

— Зато голове легко. — Просто сказала она, отнимая у княжны волосы. — Новые отрастут. А эти у меня пусть полежат.

Радогор словно онемел, глядя на сразу, преобразившееся лицо Влады. Юнец и юнец, если бы не тесно облегающий тело, подкольчужник.

И тебе будет причитать, старая! — Прикрикнула. Обозлившись, она на кикимору. — Весь лес переполошила. У парня от твоего визга ноги отнялись. Стоит до сих пор не жив, не мертв. И я невесть что подумала, кинулась… за тобой.

А Влада до позднего вечера не произнесла ни слова. И только укладываясь спать, отворачивая глаза в сторону, с болью спросила.

— Теперь и смотреть на меня не будешь, Радо? Стриженая, как девка распутная.

— Ты еще краше стала, Ладушка.

— Где уж там! Отмахнулась она. Но улыбнулась. — Думала, не возьмешь ты меня в волосах. Они и впрямь могли запутаться в ветках. Или за корягу зацепиться. Распутывай их потом….

— А я думал…

Но так и не сказал, что он думал. Сидел у ее ног, перекладывая дорожные припасы в заплечный мешок, изредка поглядывая на нее снизу вверх.

— Может все же здесь останешься, Лада? А я скоро вернусь. Только туда и сразу же обратно. Там грязь… хляби.

Влада решительно замотала головой.

— Куда ты, туда и я. Сам посуди, легко ли мне тебя ждать будет? Изведусь, измучаюсь вся. Плохой он, этот колдун. Бабка и то говорит, де его князь, старый Гордич, дед твой за черное колдовство едва не утопил. А я думаю, утопить и надо было. Не было бы тех бед, что свалились на нас всех.

— Задумалась, и в глазах появился испуг.

— Но тогда бы я тебя ни когда не встретила!

Радогор тихо возразил.

— Ты забыла, Лада, что это я тебя нашел.

Что — то было в его словах такое, что вызвало у не сомнения, но спорить не стала. Вместо этого спросила.

— Но ты так и не сказал, что подумал…

— Разве? А о чем я думал?

— Ты сказал — «Я думал». А что, так и не сказал.

Радогор смутился. И виновато улыбнулся.

— Я думал, что ты ревнуешь меня к берегине.

Княжна подняла удивленно брови.

— Я имею в виду, когда она перекинется девицей. — Пояснил он, краснея и отводя глаза в сторону.

Влада откинулась назад, изумленно глядя на него, и вдруг громко расхохоталась и свалилась с копны вниз.

— Ты что?

— Ой, Радо! Да в кого бы она не перекинусь, а стоит только припомнить все эти сухие ветки и сучки, как тут же… Ой, не могу. Как представлю его и… рогульки!

У Радогора было, что сказать, но он благоразумно промолчал, с удовольствием глядя на ее порозовевшее от смеха, проказливое лицо.

— А ты чего улыбаешься? — Неожиданно подозрительно спросила она, заметив его улыбку.

— На тебя смотрю.

— Ну, тогда улыбайся. — Милостиво разрешила. — Я не против.