Мария Сакович - Сказки Мшанского леса

Она отпила еще пива, и я услышал в темноте:

— Похоже на какую-то идиотскую сказку, да, Игорь?

— Нет, что Вы, — почти испуганно ответил я, — очень интересно, правда.

— Тогда дослушайте, немного осталось. Я не смогла спрятаться и выскочила прямо на них, на охотников. Метнулась буквально под копыта прекрасного серого коня. А когда подняла глаза — увидела его, таким, каким я его помнила — смеющимся, с дьяволинкой в черных сверкающих глазах. И поняла, что мне не уйти. Целая уйма гончих бесновалась рядом, но они были на сворке, и три псаря сдерживали собак. Я бросилась в кусты и побежала сломя голову, через бурелом, падая и снова вставая, слыша за спиной его смех.

А потом я услышала, как ликующе взвыла стая гончих, и поняла, что прекрасных темноглазых собак пустили по моему следу. И я бежала, бежала, бежала, слыша их лай то совсем рядом, то зная, что они потеряли след и у меня есть время, чтобы отдышаться. А смех его так и не смолкал у меня за спиной…

Она поставила опустевшую бутылку под свою полку. Потом облокотилась на столик, оперлась на кисти рук подбородком и продолжила:

— С тех пор я видела этот сон каждую ночь. И каждое утро я вставала разбитой, словно на самом деле бежала от королевских гончих. А через месяц мне сообщили об аварии, случайно, в беседе с общими знакомыми… — голос ее предательски дрогнул, и я понял, что воспоминания живы для нее и время не смогло излечить эту боль. Она вздохнула и продолжила: — Я вижу его до сих пор, если ложусь спать рано. Единственное, что помогает — спать по четыре с половиной часа в сутки под действием реланиума. Все остальное бессильно. И я знаю, о чем этот сон говорит. О том, что до самой смерти мне не скрыться от моей любви, что темноглазые поджарые собаки вечно будут, весело взлаивая, гнаться за мной по пятам. Фрейд? По-моему, Фрейд нервно курит в коридоре.

Она откинулась на спинку полки и замолчала. Я тоже молчал, потому что задавать вопросы было глупо. В темноте купе мне снова стало неуютно, и я вышел покурить в тамбур. Накурившись вволю, пошел в вагон-ресторан и до рассвета сидел там, пялясь в экран телевизора. Когда начало светать, я вернулся в купе и увидел, что Варвара лежит на полке, повернувшись лицом к стенке вагона, дыхание ее было тихим и ровным. На столике мирно лежала упаковка реланиума и стояла бутылочка «Аква Минерале». Я быстро постелил постель и тоже улегся.

Проснулся я через полчаса, с дрожащими руками, весь в холодном поту и пулей вылетел в коридор. Мне приснилось, что я — один из тех псарей, которым выпало на долю держать на королевской охоте стаю прекрасных серых собак. Мне нужно было отпустить их по знаку короля — отпустить бежать по следу девушки в лохмотьях, которая только что выскочила на нас из леса, упала прямо под копыта королевского жеребца и метнулась, поднявшись, в соседние кусты. Король захохотал ей вслед, а потом перевел взгляд на меня. Я понимал, что пущенные по следу собаки рано или поздно разорвут ее, и нужно остановить короля, любящего жестокие забавы, но, столкнувшись взглядом с соколиным взором непроницаемых черных глаз, в которых плясали черти, я осознал, что ничего, ровным счетом ничего не смогу сделать. Король, будто увидев мою покорность, отвернулся, махнул рукой в сторону леса и крикнул: «Ату ее!» Дернувшиеся собаки рванули поводок, мне обожгло ладонь, и я разжал пальцы…

В купе я не заходил до конечной станции. Когда поезд наконец остановился, я взялся за дверцу, резким движением открыл ее, чтобы забрать рюкзак, и столкнулся с Варварой на пороге. Она была в кожаном черном жакете до колен, в черных джинсах и черной водолазке, траурный цвет одежды подчеркивал голубоватую бледность кожи и заострившиеся черты породистого лица. Увидев меня, она чуть отступила, взглянула мне в глаза, понимающе опустила веки и тихо сказала:

— Три с половиной часа в сутки и таблетка реланиума. Других средств нет. Всего хорошего.

Я посторонился, чтобы дать ей пройти, потом шагнул в купе и рухнул на полку. В ушах звенел ликующий собачий лай, храп коней и веселый крик:

— Ату ее!

Королевская охота продолжалась.

Через сотни лет

…догорает лучина, сгорит дотла,лишь метель прядет мое веретено,и сама уже, словно снег, бела,но я буду ждать тебя все равно…

Антон прекрасно понимал, что до города не дотянет, машина фыркала, спотыкалась на каждом шагу, и единственное, что ему оставалось — найти место для ночлега. Но окрестности были совершенно незнакомыми, и ночевать здесь откровенно не хотелось. Однако часы показывали половину двенадцатого ночи, лес давно сомкнул над дорогой глухие объятия, и конца ему не было видно. Наконец машина чихнула последний раз и заглохла окончательно, тем самым дав понять Антону, что выбора нет и придется искать ночлега именно здесь.

Антон вылез в поглотившую его темноту древнего леса, поежился от колючего холода осенней ночи и огляделся. Вокруг повисла непроницаемая, глухая и враждебная тьма, даже вытянутую руку нельзя было разглядеть. Именно о такой темноте говорят — хоть глаз выколи, ощущение слепоты было полным и довольно противным. Антон наглухо застегнул куртку и в сердцах пнул колесо непокорной машины, которая мертвой грудой железа застыла на обочине дороги. Машина издала скорбный вздох и замолчала снова. Стучать и ковырять ее сейчас в попытке починить, в этой темноте, было бесполезно. Антон вгляделся в обступивший дорогу лес — ничего, ни малейшего признака жизни. От тоски он решил пройтись немного вперед по дороге, надеясь, что глаза скоро привыкнут к мраку.

Так и случилось, минуты через две он уже различал дорогу, слабо светившуюся в мутном свете звезд. Ходьба успокаивала и согревала. Внезапно Антон остановился, привлеченный каким-то блеском справа. Вглядевшись в ночь, он увидел слабый отблеск на стволах соседних деревьев и, обрадованный, храбро шагнул в объятия темного леса. Предчувствие и зрение не обмануло — за деревьями слабо светилось окно крохотной избушки. Антон постучал в низкую деревянную дверь, которая распахнулась почти сразу, и на пороге возникла женская фигура с керосиновой лампой в руке.

— Доброй ночи, — вежливо поздоровался Антон, пытаясь привыкнуть к внезапному свету и разглядеть хозяйку избушки, правда, безрезультатно, — меня зовут Антон Павлов, я с дороги. У меня сломалась машина, а на дворе ночь, и починить ее сейчас не получится. Да к тому же очень хочется есть. У вас не найдется чего-нибудь перекусить? — и он с надеждой уставился на женщину, лицо которой ему так и не удалось разглядеть. Та, ни слова не говоря, посторонилась, впуская Антона внутрь избушки. Ему пришлось немного нагнуться, так как нависший бревенчатый потолок не давал выпрямиться во весь рост. Миновав маленькие сени и слыша, как хозяйка за спиной, вопреки ожиданиям, только притворяет, а не запирает дверь, Антон попал в маленькую комнатенку, которая совмещала кухню, спальню и гостиную. Он пропустил хозяйку вперед, и та жестом, не оборачиваясь к нему, указала на грубую деревянную скамью перед деревянным же столом. Антон сел, наблюдая за женщиной. Та поставила лампу на полку и повернулась к Антону. Сказать, что она была красива, язык не поворачивался, но было что-то безмерно привлекательное в больших ореховых глазах, в нежном овале молодого лица. Она улыбнулась, отчего в глазах вспыхнули искорки, и низким, тягучим голосом просила: