Тим Пауэрс - Врата Анубиса

Ознакомительный фрагмент

Наконец Дерроу откинулся назад и привычным жестом выудил из кармана пачку сигарет без фильтра.

– Ну-с, теперь… – неторопливо начал Дерроу. Он зажег сигарету и глубокомысленно воззрился на нее. – Я бы хотел, чтобы вы сфабриковали ответ.

– Сфабриковал?

– Да, именно так. Ну, допустим, мы находимся в комнате. И в этой комнате много людей. И некоторые, возможно, разбираются в литературе получше вашего. Но вас представили как главного эксперта, и поэтому всем должно хотя бы казаться, что вы знаете о литературе все. Итак, представьте, некто спрашивает вас… ну, допустим: «Мистер Дойль, в какой степени, по вашему мнению, повлияла на Вордсворта философия, выраженная в поэтических творениях…» – ну, я не знаю, к примеру, – «сэра Абрикадабри»? Ну, быстро.

Дойль недоуменно поднял брови.

– Н-да, я полагаю, что подобный подход к бессмертным произведениям сэра Абрикадабри является непростительно поверхностным. Скорее наоборот. Целая плеяда блестящих философов черпала свои глубокие идеи в его произведениях. Все эти всемирно известные философы стали его последователями и учениками. Можно сказать, что только очень поздние и незначительные достижения сэра Абрикадабри, возможно, и могли заинтересовать Вордсворта… С другой стороны, как показывают в «Concordium» Флетчер и Канингем, не существует заслуживающих доверия свидетельств того, что Вордсворт когда-либо читал сэра Абрикадабри. Я полагаю, что прежде, чем пытаться определить философов, которые действительно повлияли на Вордсворта, разумнее было бы рассмотреть… Дойль остановился и неуверенно улыбнулся Дерроу.

– Далее я могу, перескакивая с пятого на десятое и как можно более неопределенно, говорить о том, как сильно повлияли на Вордсворта «Билль о правах человека» и прочие великие достижения Французской революции.

Дерроу кивнул, глядя сквозь клубы дыма.

– Не слишком плохо, – нехотя признал он, – сегодня днем здесь был один парень, Ностранд из Оксфорда, он редактирует новое издание писем Кольриджа. Так он был оскорблен до глубины души при одной только мысли, что возможно сфабриковать ответ.

– Очевидно, Ностранд более этичен. Может, у него другая мораль, – сказал Дойль слегка натянуто.

– Очевидно. Как по-вашему, вы циничны?

– Нет. – Дойля все это уже начинало здорово раздражать. – Ну, посудите сами, сначала вы спрашиваете меня, смогу ли я блефовать при ответе на ваш вопрос. И именно поэтому я попробовал сделать это. Видите ли, я не имею обыкновения так поступать. Никогда. В печати или в аудитории я всегда…

Дерроу радостно засмеялся и махнул рукой.

– Не бери в голову, сынок, я вовсе не это имел в виду. А Ностранд – напыщенный дурак. Мне понравился твой блеф. Я хотел спросить именно то, что спросил, – ты циник? То есть имеешь ли ты обыкновение отвергать новые идеи в том случае, если они похожи на те, в отношении которых у тебя сложилось твердое представление, что это – полная чушь?

Ну вот, опять планшетки, безнадежно подумал Дойль.

– Я так не считаю, – медленно произнес он.

– Допустим, некто утверждает, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что астрологические труды – истинная правда, или что существует потерянный мир внутри Земли, или еще что-нибудь в этом роде, словом, то, что с точки зрения здравомыслящего человека совершеннейшая чушь. Так вот, некто утверждает, что такое возможно и вполне реально… Ты слушаешь?

Дойль нахмурился, на лице его появилось неопределенное выражение – он не знал, как на это реагировать.

– Пожалуй, это зависит от того, кто это утверждает. Возможно, нет, хотя… но…

«Ладно, – подумал он, – ну и пусть. А у меня все равно остались пять тысяч и обратный билет».

Дерроу важно кивнул, казалось, удовлетворенный ответом.

– Вы сказали то, что думали. Это хорошо. Один старый мошенник, с которым я говорил вчера вечером, был близок к тому, чтобы считать Луну шаром для гольфа, если только я скажу, что это так. Ну, мало ли на свете дураков. Что ж, постараюсь быть краток. У нас мало времени. Мы намерены использовать вас как знатока Кольриджа. – Он запустил пальцы в поредевшую шевелюру, задумался и устремил на Дойля тяжелый взгляд. – Время, – торжественно произнес он, – как река, несущая свои воды подо льдом. Река протягивает нас своим течением, как водоросли от корня до верхушки, от рождения до смерти, река кружит вокруг камней и коряг, лежащих на нашем пути; и никто не может выбраться из этой реки, так как река эта покрыта льдом; и никто не может повернуть против течения, даже на мгновение… – Он сделал паузу и потушил окурок о древний марокканский переплет.

Дойль совсем потерял надежду хоть как-то сориентироваться в потоке банальностей, обрушившемся на него.

Он очень хотел найти хоть какую-то зацепку, чтобы поверить собеседнику и не удивляться этим бурным откровениям. Но, увы, не оставалось ни тени сомнения, что у старика зашли шарики за ролики.

– Хм… – это было все, что смог произнести Дойль, почувствовав, что дальше молчать неприлично и что от него ждут реакции, – забавное мнение, сэр.

– Мнение? – пришла очередь Дерроу выйти из себя. – Я никогда не имею дела с мнениями, мой мальчик. – Он зажег новую сигарету и заговорил спокойно, но сердито, словно обращаясь к самому себе. – О Боже, сначала я обратился к последним достижениям современной науки и исчерпал все ее возможности – постарайся понять это! – после чего я потратил годы, извлекая крупицы истины из… ну, скажем, некоторых древних текстов, проверяя и систематизируя результаты, затем запугал (а в двух случаях мне пришлось обратиться даже к шантажу) и заставил моих мальчиков в Денверских хроно-лабораториях – этих профи по квантовой теории – о Боже мой! – они считались самыми блестящими учеными современности, – я заставил их рассмотреть сверхъестественные экспериментальные свидетельства, заставил их придать этому некоторую реализуемую форму… они таки сделали это в конце концов, для этого потребовалось полностью синтезировать новый язык – частично неевклидова геометрия, частично тензорное исчисление, частично алхимические символы. И я получил экспериментальные данные, черт побери! Это явилось самым значительным открытием в моей деятельности или в чьей-либо еще начиная с 1916 года! Я сконцентрировал все, чего достиг, в одной фразе на простейшем английском… для того чтобы сделать доступным пониманию школьного учителишки… И что я услышал в ответ? Он сидит здесь и думает, что я сказал: «жизнь – всего лишь сон» или «любовь преодолевает все»! – Он остервенело выдохнул целое облако табачного дыма и издал долгое негодующее шипение. Дойль почувствовал, что краснеет.