Юлия Сергачева - Кровь драконов

Поскольку я не мог с точностью утверждать, какое из вышеперечисленных состояний наиболее соответствует действительности, то решил рискнуть и открыть глаза, справедливо рассудив, что хуже не будет просто потому, что хуже некуда. Веки поднялись с отчетливым скрипом. Я узрел барсучью морду прямо над собой и испытал непреодолимое желание снова зажмуриться. Барсук, впрочем, рассматривал меня вполне дружелюбными темными глазками и шевелил усами, принюхиваясь. А потом исчез из поля зрения, сменившись великаном, заслоняющим тусклое предрассветное небо.

— Привет, — сказал великан уже знакомым голосом. — Как оно? Ничего?

Я задумался. Лежать было очень неудобно, жестко и зябко. С усилием оторвав свинцовый затылок от неровной поверхности, на которой тот покоился, я чудом извернулся, пытаясь удержать равновесие и проводил рассеянным взглядом мелких тварей, бросившихся врассыпную. Надо полагать вся эта мелочь ночевала в моих теплых карманах и теперь спешила прочь, чтобы не платить за постой. Твердая поверхность, служившая мне постелью, оказалась каменной, мшистой от старости плитой, и на ее раскрошившейся местами поверхности я поражение разобрал буквы и цифры, сложившиеся в слова и даты.

— Что это? — шепотом спросил я сам себя, но ответ получил из уст говорливого великана, который на самом деле был вовсе не таким огромным, как померещилось спросонья.

— Могильная плита.

Я моргнул, машинально смахнул ладонью с поверхности плиты ворох сухих, почти прозрачных листьев, комья влажной земли, рассыпанные спички, зачем-то безуспешно пытаясь прочесть надпись. Потом ошалело огляделся, изучая тронутые осенним янтарем деревья, темные развалины чуть в стороне и еще несколько полуразрушенных каменных плит вокруг.

— Где это я? — хрипло осведомился я.

— А ты не глуп, часом? — Непрошеный собеседник издал смешок. — Под тобой и рядом с тобой могилы, попробуй догадаться, что за место?

Я, наконец, взглянул на болтливого незнакомца повнимательнее. Человек тоже изучал меня с откровенным любопытством и, кажется, с сочувственным пониманием. На первый и на второй взгляд этот человек выглядел бродягой — грязная хламида с корявыми заплатами, всклокоченные волосы, худое, плохо выбритое лицо со впалыми щеками, в руках старая заштопанная сумка с веревочными лямками. Однако на третий взгляд вся эта нищенская атрибутика казалась уже несколько нарочитой. Даже совсем пропащий бедолага не станет нашивать на старое пальто такие яркие заплаты. Поэтому я не стал спешить с выводами.

— Откуда ты вывалился. Птенец? — полюбопытствовал мирно незнакомец. — Упал со спины пролетающего дракона?

— Что-то вроде, — отозвался я, схватился руками за разваливающуюся на части голову и спросил невнятно: — У вас не найдется стакана воды?

— Не вода тебе нужна, — усмехнулся проницательно незнакомец. — Пойдем, тут недалеко… Колючка, оставь! — последняя реплика относилась к барсуку, с сосредоточенным видом обнюхивавшему скрученную ужасом ушастую тварь неподалеку. Барсук со странным именем подчинился приказу с явным разочарованием и затрусил, слегка косолапя, за человеком в хламиде. Ушастик ликующе бросился прочь.

Я скорбно вздохнул и поплелся за доброхотом.

— Как тебя зовут, Птенец? — спросил незнакомец, оглядываясь.

— Уж точно не Птенцом… — проворчал негромко я и представился, вынудив человека в хламиде внезапно остановиться, развернуться ко мне всем телом и уставиться с невежливым любопытством.

— Правда, что ли? — переспросил незнакомец, а барсук у его ног уселся столбиков, воззрившись на меня без особого одобрения. — Тот самый Музыкант Кир, по прозвищу…

— Сами вы… — буркнул я, огибая застывшую на пути парочку по дуге.

— Каким же ветром занесло столь известную личность в наши кущи?

— Хотел бы и я это знать, — я тоскливо огляделся.

Судя по всему, нелегкая привела меня ночью к Старому Упокоищу или, проще говоря, к брошенному кладбищу. С тех пор, как разрушили Святилище, людей здесь больше не хоронили. Поговаривали, что места стали неспокойными, покойники не лежат, как положено, норовя побродить окрест, а поскольку бесцельно бродить и пугать честных тружеников почтенным горожанам не пристало, кладбище закрыли.

Все бы ничего, но Старое Упокоище располагалось довольно далеко за Городом и я, несмотря на все усилия, не мог вспомнить, как здесь очутился.

— А мы тебя еще ночью углядели, — болтал между тем незнакомец, вышагивая рядом. — Да только приняли за привидение… Ну, разве могло нам прийти в голову, что на могиле глубокоуважаемого Пебло Качальника прикорнул настоящий Птенец, тем более из…

— А вы сами-то кто? — спросил я, чувствуя, как от непрерывной болтовни трещит голова.

— Вевур, — представился охотно собеседник. — Смотрители и сторожа мы здешние.

— Мы?

— Я и Колючка, — он кивнул на флегматичного барсука, семенящего поблизости.

— Разве на Упокоище есть смотрители? Я думал оно брошено…

— Официально — само собой, но ведь как получается? — Вевур заметно оживился. — У всех здесь лежат родственники, то прадеды, то прапрабабки. Не всякий рвется забыть свои корни. Вот и приходят иногда сюда. Им приятно видеть, что за их родичами присматривают, заботятся, а там смотришь, в благодарность и деньжат подкинут… А нам с Колючкой много ли надо?

Развалины Святилища и могилы остались, между тем, позади и узкая, засыпанная еще прошлогодними коричневыми, влажно пружинящими по ногами листьями, дорожка свернула в рощицу, окружавшую кладбище. Рощица встретила нас стылой прохладой и утренней птичьей многоголосицей. Справа, под склоненными ветвями старого дерева, высилось покосившееся каменное сооружение, которое больше всего хотелось обозвать склепом.

— Вот, — с гордостью махнув рукой на «склеп», Вевур сообщил внушительно: — Мое жилище!

Все пришедшие в раскалывающуюся голову комментарии я решил держать при себе. На всякий случай. А, переступив порог странного жилища, остановился ошеломленный, огляделся и полюбопытствовал:

— И что, все это вы приобрели от щедрот признательных родственников покойных?

Вевур довольно засмеялся, явно польщенный произведенным впечатлением. Под крышей дома он как-то неуловимо, но отчетливо преобразился, словно сбросил маску слегка расхлябанного, болтливого бродяги. Костюм его остался прежним, как и трехдневная щетина на ввалившихся щеках, и ухмылка от уха до уха, но теперь маскарадность внешнего облика просто бросалась в глаза. Он даже помолодел заметно. Теперь лично я бы не дал ему и тридцати лет.