Маргит Сандему - Смертный грех

Через полчаса у обоих на доске осталось лишь несколько фигур, их было так мало, что Сесилия посмотрела на Александра и сказала:

— Нет, эта затянувшаяся партия уже надоела мне. Может быть, согласимся на ничью?

— Как хочешь, — ответил он. — Благодарю за необычайную партию, Сесилия! Был момент, когда я всерьез боялся проиграть. А я-то думал, что такого со мной никогда не случится! И это после сказанных мною в начале игры слов!

Она улыбнулась про себя. Она вовсе не хотела оказаться победительницей. У нее дважды была такая возможность, но она не воспользовалась ею. Хорошо было иметь такой острый ум, но не стоило опережать события. Всему свое время.

— Не мешает поесть, я что-то голодна. И это посреди ночи, как это неприлично!

— Это нормально, — улыбнулся он.

Убрав шахматные фигуры, он поставил на доску еду, делая все уверенно и умело. Они молча ели и пили, чувствуя, что между ними крепнет общность, дружба и понимание.

Сесилия видела, что его что-то тревожит, и вдруг он неожиданно произнес:

— Моя жизнь была адом, Сесилия.

«Ой, — подумала она. — Он рассказывает! Он хочет рассказать мне об этом… Одна лишь я удостоилась его доверия».

Ее сердце стучало от волнения и страха.

3

Александр, всегда такой сдержанный, когда речь заходила о нем самом, теперь признался, что жизнь его была адом.

Она кивнула ему.

— Понимаю. Хотя я понимаю и не все.

— Я тоже.

— Ты всегда был таким?

На лице его появилась гримаса.

— Не знаю. Я не уверен в этом. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что Тарье тогда объяснил мне кое-что: тот, кто рождается таким, никогда не станет иным. Но тот, кто стал таким… (ей ненавистно было само это слово) извращенцем в силу особых обстоятельств, имеет возможность изменить свои наклонности.

— Вряд ли это так. Если бы это было так просто, все было бы по-другому; кое-что из того, что он сказал, верно, но сама эта проблема гораздо более запутанная. Я знаю двух мужчин, которые имели связь и с женщинами, и с мужчинами. Один из них был женат и имел детей, и жена даже не подозревала о его тайных наклонностях, как не подозревали и все остальные.

Сесилия была удивлена, но не осмеливалась спросить, кто же это был. Она хорошо знала всех придворных.

— А ты сам? — тихо спросила она.

— Я не могу любить женщин. Ни одну из них!

— Ты пробовал?

Он молчал.

— Расскажи, — мягко сказала она, словно обещая со своей стороны терпимость и понимание.

Он не ответил, и она снова спросила:

— Ты презираешь себя? Ведь это так вредно.

— Нет, совсем нет, — горячо возразил он. — Для меня естественно любить мужчину. Чувство стыда у меня вызывает только реакция окружающих.

— Понимаю. Могу я говорить напрямик?

— Да.

— Ты домогаешься тех, с кем встречаешься?

— Нет, Сесилия, это совсем не так. Что ты чувствуешь, когда бываешь влюблена? Начинаешь сразу домогаться мужчины?

— Нет. Я могу испытывать к нему симпатию. Чувствовать общность с ним.

Он кивнул.

— Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел… жить с тобой.

— Но это в точности как между мужчиной и женщиной! — воскликнула Сесилия.

— Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.

— Когда же… ты понял, что ты такой?

Она понимала, что слово «такой» здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.

Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!

Он долго медлил с ответом.

— Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве… — неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. — Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.

— Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.

— Нет, мне тогда было шесть лет.

Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.

— Бедные твои родители, — вздохнула она. — Потерять всех детей…

— Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной — особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.

Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.

— А твой отец?

Александр нахмурился.

— Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина… Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.

— Каких же картин?

Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.

— Он рано умер?

— Да. Через год после эпидемии.

— А потом?

— Потом ничего особенного не происходило. До самой юности.

— Ты интересовался мальчиками или девочками?

— Вот этого я как раз и не помню. Моя мать хотела, чтобы я стал офицером. Это было принято в нашей среде. И будучи уже в казарме, я услышал, как мои товарищи говорили о девушках и своих похождениях с ними. Слушая их, я решил, что настало и мое время, что я тоже должен это попробовать.

Александр с трудом сглотнул слюну.

— …не знаю, стоит ли об этом рассказывать.

— Прошу тебя, продолжай, — тихо сказала Сесилия. — Я хочу узнать побольше о человеке, за которого я вышла замуж. Я все пойму.

Он кивнул, хотя лицо его казалось бледным в отблеске свечей, почти уже догоревших. Протянув руку, Сесилия погасила пламя ближайшей. Александр тут же погасил остальные свечи. Комната погрузилась в кромешную тьму. Для него так было лучше.

— Там был один юноша, — устало произнес он, — один из моих товарищей. Мы сразу сошлись с ним и были неразлучны. Но он часто встречался с девушками и всегда настаивал на том, чтобы я пошел с ним. Мою нерешительность он считал стеснительностью перед женщинами. Но, понимаешь ли, Сесилия, у меня не было ни малейшего желания встречаться с ними. Я не задумывался над тем, как они выглядят и что из себя представляют. Вместо этого я все чаще и чаще испытывал желание прикоснуться к своему другу, поиграть его кудрями. Мне хотелось дать ему чувственные доказательства дружбы: обнять его, когда я чему-то радовался, утешить его, когда он был чем-то озабочен. Тогда я еще ничего не понимал. И вот как-то раз ему удалось заманить меня на свидание с двумя девушками, и он устроил все так, что я остался на садовой скамейке вдвоем с одной из них. Она была очень смазливой и соблазнительной, но я окаменел от страха, Сесилия! Я знал, что от меня требуется, и засвидетельствовал ей свое почтение исключительно галантными словами.