Виталий Сертаков - Зов Уршада

— И что… что потом? — Девушка сглотнула. Она не в силах была отвести глаз от черного холмика возле яслей с сеном.

Там мирно жевала сено телочка с высоким горбом на спине. Невинный ребенок, которого ей предстояло зарезать.

Юля представила, что ей придется целовать в губы мертвую корову, и ей стало худо.

Но ненадолго. На самую короткую секунду. Потому что в следующую секунду она поймала на себе цепкий взгляд этого страшного мужчины с платком на лице. Рахмани, или как его там. Кажется, он знал про нее все. Кажется, он знал даже то, что ее напугала будущая смерть незнакомой коровы. У Рахмани были красивые выпуклые глаза, он здорово походил то ли на араба, то ли на кого-то еще с юга.

Да, он определенно был иностранцем. Арабом или евреем. Или даже африканцем, только почему-то не черным.

— Мне что, догола раздеваться?

— Ой, мало тебя, дуру, мужики разглядывали! — язвила Маргарита Сергеевна, стягивая с внучки тряпки.

— Рахмани, это правда? — настала очередь Ромашки стучать зубами.

— Что правда?

— Все это… Ночь, Питер, зоопарк, самка этого бизона, или кто он там… То есть я, конечно же, все понимаю, но…

— Но не веришь? Посмотри туда, на фонарь.

На перекладине фонаря Поликрит по ранжиру развесил троих связанных сторожей. Крайней справа он повесил овчарку, предварительно замотав ей пасть. От шума в округе проснулись даже те обитатели клеток, которые привыкли ночами спать. Вокруг хрюкали, мычали, повизгивали и шипели.

Во мраке, там, куда Маргарита увела внучку, что-то происходило. Неясное шевеление, шепот, скребущие звуки.

— Рахмани, пожалуй, я выпущу всех, кто не опасен, — рассудил центавр и принялся срывать замки с клеток.

— Я верю, я вам верю. — Лекарь не мог усидеть на месте, то оглядывался назад, то взлохмачивал на голове волосы, то принимался вышагивать туда-обратно по ночной аллее. — Я вижу, твой друг — это такое доказательство, трудно не заметить, но… целовать корову? А если я, к примеру? То есть, что произойдет, если каждый, а?

— А каждому не дано, — рыкнула из мрака Маргарита Сергеевна. Позади нее белая гибкая фигурка спешно натягивала одежду. — Каждый не осилит. Ты бы мог осилить, доктор… — Она выбралась из загона, остервенело стряхивая с кроссовок налипший навоз. — Вся беда ваша, что ни в кого не верите… Матерь вашу, кто жирафа выпустил? Он же сдохнет!

Юля, покачиваясь, добралась до скамейки. Там ее вырвало, очевидно, не в первый раз.

— Стой, стой, ты ее пока не трожь! — Маргарита Сергеевна перехватила лекаря поперек живота. — Дай ей, милок, маненечко отсидеться. В ней сейчас такое бушует, ого-го!

— И… что? Она теперь ведьма?

— Во дает! — хлопнула себя по бедрам старушка. — Да ты, часом, не финн? Тугой ты какой-то, братец. Она ей всегда и была, только заперта уж больно.

— А теперь она?..

— Да как была бабой, так бабой и останется, — не слишком деликатно подвела итог Маргарита Сергеевна. — Мужиков меньше любить не станет, если ты об этом печешься, доктор ты наш.

— Я как раз вовсе не об этом, — засмущался Ромашка.

— А я как раз об этом. — Маргарита строго взяла его за пуговицу. — Только ты запомни, Гиппократ. Хоть раз попрекнешь ее, что путанила, — проказу нашлю. Это я умею… Господи, кто там меня за ногу держит?

Потрогав Маргариту волосатым носом, мимо деловито пробежал муравьед. Небольшая стая кенгуру энергично обгладывала кусты у проходной.

— Бабуля, как тебе не стыдно? Что ты несешь? — пришла Юля, почерневшая, с кругами под глазами, с ног до головы вымазанная в крови. — Не смотрите на меня, слышите?! Нечего на меня смотреть. Ой, кошмар какой, я вам всю куртку испачкала… Ой, я вам завтра же новую куплю.

— Завтра у вас не получится.

Маргарита с наслаждением закурила. Подле нее на скамейке устроились две мартышки, на газоне пощипывал травку верблюд. В распахнутые ворота зоопарка гуськом устремились страусы. Где-то вдали Поликрит продолжал войну за права животных.

Рахмани поймал взгляд старушки, и вдруг между ними возник мимолетный контакт. Он увидел то, что видела опытная колдунья, легко бредущая по краю, между «сейчас» и «скоро». Он увидел, что «завтра» у новообращенной ведьмы и хирурга действительно не будет, и новую куртку Ромашке покупать уже некогда.

Потому что завтра их обоих ждет Великая степь.

25

В поисках чести

Рахмани забылся в тревожной дреме, в самом ненавистном из всех видов сна, которыми он владел. Именно так — владел, поскольку опытный Ловец Тьмы не ждет благословенного отдыха или пробуждения, он сам управляет телом и духом. Однако именно в таком, смутном, нервном безвременье ему проще всего удавалось разорвать стены бытия. Вот и теперь, стоило влажным царапинам на потолке подвала закружиться в балете, как Ловца подняло и понесло.

Рахмани обрадовался, поскольку впервые за время пребывания на четвертой тверди он ощутил близкое присутствие Учителя. Слепой старец ждал его нынешнего, сорокалетнего, и одновременно общался с тем, юным девятнадцатилетним Рахмани Саади, совсем недавно вернувшимся из первого похода…

— Учитель, я виноват…

Молодой воин и седой старец, с нарисованным на лбу глазом, молча стояли возле открытого сундучка.

— Учитель, я не довез Камни живыми. Я потратил год, но не выполнил ваше поручение…

— Ты все сделал верно. Камни пути не живут долго. Пойдем прогуляемся, сегодня прохладный день.

Они поднялись наверх, по пробитым в скале ступеням. Выбравшись за ограду храма, Слепой старец уверенно направился в сторону мельницы. По пути он, не напрягаясь, легко обходил играющих в песке детей, перешагивал дремавших собак и всякий мусор.

— Но… я надеялся на шестнадцатый огонь. Я надеялся, что шестнадцатый огонь оживит Камни.

Ловец Тьмы с болью и теплой усмешкой узнал себя в пылком девятнадцатилетнем юноше. Он еще не носил на лице повязки, был уже в плечах и стремительнее в решениях и шаге.

— В этом году еще не было грозы, — ответил пожилой жрец. — Если шестнадцатый огонь спустится на землю, мы непременно об этом узнаем.

— И тогда Камни оживут?

— Необязательно. — Учитель шагал вдоль обочины, поглаживая открытой ладонью налитые колосья. — Но мы будем ждать. Мы ждали долго. Мы — ничто, по сравнению с потоком вечности.

— Но ведь империя Кира всемогущего… — осмелился возразить Рахмани.

Старец рассмеялся, сунул руку в сумку, кинул ученику крошечную походную чашку из красной глины:

— Нагнись к реке, наполни ее водой.

Рахмани подчинился, недоумевая.

— Стало ли воды в реке заметно меньше? — улыбаясь, спросил Учитель.