Лоис Буджолд - Паладин душ

Он посмотрел на неё:

— Вы считали его жадным.

— Больше никому не удалось накопить столько. И всё же я не стала бы называть это жадностью, ведь он едва ли знал всё то, что имел, а жадный считает каждую монетку.

— И как бы вы тогда это назвали?

Иста нахмурилась.

— Утешение, — решилась она, наконец. — Его владения были своего рода волшебным зеркалом, отражавшим его таким, каким он хотел быть.

— Это, — ответил он через некоторое время, — грозное суждение, рейна.

Она склонила голову, признавая его правоту:

— Он был очень сложным человеком. — Она набрала в лёгкие побольше воздуха и продолжила: — Арвол и Иас не предали меня, скрывая свою любовь. Они предали меня, умалчивая о проклятии. Я вышла замуж за Иаса, не подозревая об опасности, в которой оказалась, в которой оказались мои ещё не рождённые дети. Видения начались тогда, когда я забеременела Исель. Боги, пытавшиеся ворваться в меня. Я думала, что схожу с ума. А Иас и Арвол позволили мне так думать. Целых два года.

Он отпрянул, различив яростные нотки в её голосе:

— Это… просто верх жестокости.

— Это трусость. И презрение к моему разуму и воле. Они наблюдали за мной, видели последствия своей скрытности, но не решались поведать мне причину всего. Я была всего лишь девочкой, неспособной вынести это тяжёлое бремя. Но способной принести в эту тьму детей Иаса. И лишь боги не считали, что я ни на что не годна. Ведь Они пришли именно ко мне. Не к Иасу. Не к ди Льютесу. А ко мне.

Её губы изогнулись:

— Теперь, думая о прошлом, я не понимаю, что произошло с Арволом? Он был бы единственным блестящим героем, который спас Иаса, если бы смог. Это была уже его привычная роль. И действительно, некоторое время казалось, что боги предначертали ему такую судьбу. Наконец — неужели даже богам надоела наша тупость? — сама Мать Лета явилась ко мне, даже не во сне, а в бодрствовании. Я молилась — тогда я ещё не научилась относиться к богам с подозрением. Она рассказала мне о проклятии, которое может разрушить и унести из этого мира человека, который трижды отдаст жизнь за угасающий Дом Шалиона. Я была молода, я сходила с ума от беспокойства за своих малышей, и я восприняла Её слова слишком буквально, заключив, что Она хочет, чтобы я придумала опасный ритуал, чтобы обеспечить этот парадокс.

— Действительно, опасный. И, хм… — он поморщился, — парадоксальный.

— Я рассказала всё Иасу и Арволу, мы принимали решение вместе. Арвол, уступив нашим слезам, согласился попробовать себя в роли героя. В качестве способа мы выбрали утопление, потому что слышали, что некоторые утопленники возвращаются иногда к жизни. И мы не просчитались. Арвол изучил этот вопрос, собрал об этом множество историй, осмотрел выживших и умерших жертв. И принесли в подземелья Зангра бочку, верёвку и лебёдку. Установили алтари всех богов. Арвол позволил себя раздеть, связать и, подвесив за ноги, опустить в воду, до тех пор пока не прекратились судороги, пока свет его души не возник у меня перед внутренним зрением.

Он хотел что-то сказать, но она рукой сделала ему знак, чтобы предупредить неправильное истолкование:

— Нет. Ещё нет. Мы вытащили его, выкачали воду у него из горла, восстановили биение сердца и молились до тех пор, пока он не закашлялся и снова не начал дышать. И я видела, что проклятие дало трещину.

Мы запланировали исполнение ритуала на три следующие друг за другом ночи. На вторую ночь всё шло так же, но как только его волосы коснулись поверхности воды, он сдавленно потребовал остановиться и сказал, что не вынесет этого ещё раз. Он закричал, что я пытаюсь убить его из ревности. Иас засомневался. Я была потрясена, меня тошнило, но я заставила разум взять верх. Способ Арвол выбрал сам, и однажды это уже сработало… Я рыдала от страха за своих детей, от тщетности того, что мы подошли так близко, буквально на ширину ладони, к их спасению. От злости на его клевету. От того, что из-за его гордости мои надежды воспарили так высоко, а потом рухнули так низко из-за его слабости. — Она просто добавила: — Я верила в его оценку самого себя, как видите.

В ночи лощине за стенами замка тонко и громко жужжали какие-то насекомые. Это было единственным звуком. Эрис забыл дышать. Его тело, наверное, стало отвыкать от этого. Интересно, через какое время он это заметит?

— Когда мы вытащили его во второй раз, он уже умер, и ни наши слёзы и молитвы, сожаления и взаимные обвинения, а их и потом было немало, не вернули его к жизни. Иас наполовину решил, что обвинение в ревности, озвученное Арволом, было правдой; и даже я иногда соглашалась с этим. Вина лежала… на Иасе — за слабость и на мне — за нетерпение и отсутствие мудрости. Ведь если бы Иас встал против меня, я бы сдалась, и если бы я прислушалась к своему сердцу, а не к разуму, и дала бы Арволу больше времени, кто знает, может быть, через неделю к нему вернулась бы решимость? Теперь я этого никогда не узнаю. Боги покинули меня. Проклятие осталось неразрушенным, и его последствия оказались страшнее, чем когда бы то ни было. Так было до тех пор, пока новое поколение не произвело на свет другого человека, гораздо более подходящего для того, чтобы освободить мир от этого проклятия. — Она вздохнула. — Вот как получилось, что я убила вашего отца. Если вы действительно хотели это узнать.

Он долгое время молчал, забыв о дыхании, но, наконец, сказал:

— Леди, это не похоже на признание. Это обвинение. — Иста откинулась назад:

— Обвинение Арвола? Да, — медленно произнесла она, — и это тоже. Если бы он не вызвался, я бы не стала его упрекать. Если бы он умер при первой попытке, я бы решила, что это не по силам ни одному человеку или мой план просто провалился. Но то, что он показал, что такое возможно, а потом сдался… этого не выдержало моё сердце. Позже я узнала, что не такой смерти требовали боги. Никто не может заставить чью-то душу стать настолько широкой, чтобы впустить бога в мир, однако именно эта широта, а не просто смерть, и была нужна. Арвол ди Льютес был великим человеком. Но… недостаточно великим.

Он смотрел в темноту. Факел почти догорел, но наверху лестницы всё ещё мерцала свечка Лисе. Девушка сидела положив подбородок на руки, веки её слипались; паж давно заснул, свернувшись калачиком на её юбках.

— Если бы мой отец был жив, — сказал он, наконец, — как вы думаете, он призвал бы меня к себе?

— Если бы он заставил свою душу быть настолько широкой, чтобы наш замысел удался, то, думаю, позже, в ней нашлось бы достаточно места и для вас. Те души, что однажды вместили бога, никогда не схлопываются до прежних размеров, насколько я знаю. Если бы он даже не попытался… что ж, в то же время он никогда не был настолько малодушен, чтобы не рисковать. Поэтому не знаю.