Прозрение - Ле Гуин Урсула Кребер

Я лежал и, слушая пение сверчков, высматривал на небе первые звезды. Потом мирно соскользнул в сон, однако среди ночи вдруг проснулся. Мне показалось, что на лугу, среди стогов сена, я заметил какого-то человека; он стоял и смотрел в нашу сторону. Я узнал его, узнал его лицо и тот шрам, что пересекал его бровь. Я попытался встать, но не мог пошевелиться, я был точно парализован, как когда принимал те снадобья, что давал мне Дород; сердце молотом стучало у меня в груди. Была глубокая ночь, в небе сияли звезды. Сверчки и цикады почти все уже смолкли, но один все еще продолжал трещать где-то рядом. Я сел. Но никого на лугу видно не было. Впрочем, заснуть мне все равно уже не удалось.

Мне было чрезвычайно грустно сознавать, что последним звеном, связывающим меня с Аркамантом, оказалась злобная ненависть. Сам я теперь уже с благодарностью мог вспоминать тех, с кем прожил в этом доме столько лет, я был от всей души признателен им за то, что они мне дали – доброту, безопасность, знания, любовь. Мне и в голову никогда бы не пришло, что, например, Сотур или Явен могут меня обмануть, предать мое доверие. И теперь пусть отчасти, но я уже способен был понять, почему мое доверие предали Мать и Отец Аркаманта. Хозяин живет в той же ловушке, что и раб, и, возможно, ему, хозяину, даже труднее выбраться из этой ловушки, увидеть, что находится за ее пределами. Впрочем, Торму и его двойнику, рабу Хоуби, никогда и не хотелось узнать, что за пределами привычной ловушки есть и что-то еще, какая-то другая жизнь; для них не существовало ничего более ценного, чем власть, возможность управлять другими людьми и жестоко подавлять их. Так что если бы Торм узнал, что я действительно сбежал и бегство мое оказалось столь успешным, это сильно уязвило бы его душу. Ну а Хоуби, с рождения, по-моему, преисполненного ненависти и зависти ко всему на свете, просто в бешенство привело бы известие о том, что я стал свободным человеком, и уж он-то непременно попытался бы меня найти и отомстить. Так что я почти не сомневался: он наверняка меня преследует и, возможно, уже идет за мной по пятам. Хоуби я действительно очень опасался, понимая, что мне не по силам с ним тягаться. Тем более теперь, когда его заложницей может стать маленькая беспомощная Меле, способная пробудить всю его жестокость. А я прекрасно знал, какова эта жестокость.

Я разбудил Меле задолго до рассвета, и мы сразу же пустились в путь. Я знал только одно: нам нужно как можно быстрее идти вперед.

Весь день мы шли по просторной равнине, покрытой, точно волнами, невысокими округлыми холмами. Встречные селения мы старались обходить как можно дальше и избегали приближаться даже к немногочисленным одиноким фермам, где во дворах лаяли собаки. Впрочем, человеческое жилье здесь попадалось редко; кругом были сплошные пастбища с сочной травой и множество скота. Один раз мы случайно повстречались с каким-то пастухом верхом на лошади, который тут же спешился и пошел рядом с нами, ведя коня в поводу. Ему, видно, осточертело одиночество и хотелось с кем-нибудь поговорить. Меле сперва его немного побаивалась, да и я был ему не слишком рад. Однако он не проявил ни малейшего любопытства, даже не спросил, кто мы, откуда идем и куда направляемся. Он тащился рядом с нами и без умолку рассказывал о своем коне, о своем стаде, о своих хозяевах – обо всем, что ему в голову приходило. Меле постепенно оттаяла и почувствовала себя свободнее, но, когда пастух предложил ей прокатиться на лошади, она снова от него шарахнулась. Впрочем, его дружелюбная небольшая лошадка ей очень нравилась, и в итоге она все же позволила мне подсадить ее в седло.

Наш новый приятель рассказал, что должен найти и отогнать назад часть хозяйского коровьего стада, отделившуюся от основного; он знал, что коровы где-то поблизости, но, похоже, не особенно спешил выполнить поручение. Он преспокойно прошел вместе с нами не одну милю, ведя коня под уздцы. Меле ехала в седле и выглядела совершенно счастливой. Когда я спросил пастуха, есть ли где-то здесь большая река, которая называется Сенсали, он сначала меня не понял, и мы довольно долго говорили загадками, причем он утверждал, что река должна быть на востоке, а не на севере. В конце концов он воскликнул:

– Ах вот вы о чем! О Салли! Но я только ее название и знаю. Ну, и еще то, что она очень далеко отсюда, прямо-таки на краю света! А недалеко отсюда протекает река Амбаре; она, по-моему, как раз в Салли-то и впадает, только я не знаю, где именно. Только пешком вам долго туда идти придется. Вы бы лучше лошадей раздобыли!

– Значит, если идти на восток, то как раз к этой вашей реке и выйдешь?

– Да, но и до Амбаре отсюда тоже довольно далеко. – Пастух долго и сложно объяснял нам, как туда добраться, перечисляя всякие тропы, проложенные погонщиками скота, и закончил совершенно неожиданно: – Но если идти напрямик, через холмы, так можно и очень быстро туда попасть.

– Ну что ж, мы, пожалуй, через холмы и пойдем, – сказал я, и он тут же заявил:

– Так и я, может, с вами пойду, а? Вдруг эти чертовы коровы где-нибудь там?

Мне это показалось подозрительным. Не зря же говорят, что страх туманит разум. Я шел и думал: а что, если ему кто-то поручил следить за нами и заманить нас в ловушку? Но я не знал, как от него избавиться. Хотя сперва у меня в нем ни малейших сомнений не было; я видел, что это просто очень одинокий человек, которому хочется иметь спутников и который рад доставить удовольствие ребенку. Заметив, что я умолк и задумался, он не стал мне докучать и принялся беседовать о чем-то с Меле, которая застенчиво расспрашивала его о лошадях и конской сбруе. Вскоре он уже позволил ей самой держать поводья и объяснял, как можно заставить Брауни бежать рысцой. Голос у него был негромкий, мягкий; он одинаково хорошо ладил и с конем, и с ребенком. Правда, когда он протянул к Меле руку, чтобы показать, как нужно держать поводья, она в страхе так шарахнулась, что чуть не свалилась с седла. После этого он старался не подходить к ней слишком близко, проявляя безусловный врожденный такт. В общем, трудно было ему не верить, однако тревога и подозрения продолжали терзать мою душу. Если до Сенсали действительно так далеко, как говорит этот человек, называя те места «краем света», сколько же времени мы с Меле будем туда добираться? Ведь в день мы могли пройти не больше десяти миль, а если мы так и будем без конца ползти по этой открытой равнине, то обнаружить нас любому, кто этого хочет, будет совсем не трудно.

Впрочем, оказалось, что наш добровольный проводник сказал правду: вскоре, миновав гряду невысоких холмов, мы увидели довольно большую реку, текущую на северо-восток. На вершине одного из холмов мы уселись под раскидистыми буками, чтобы перекусить. Брауни, разумеется, тоже получила свою торбу с овсом. Меле называла нашего спутника «пастух-ди», что страшно его веселило, а он называл ее «сынок», принимая, естественно, за мальчика. Меле сидела подле меня, но разговаривала только с пастухом, и основной темой их разговоров были лошади и коровы. Я заметил, что Меле так и сыплет вопросами, что, в общем-то, свойственно всем детям ее возраста, однако она делала это так, чтобы избежать любых встречных вопросов о себе или обо мне, маленькая хитрюшка.

С вершины того холма, где мы сидели, были видны изредка проплывавшие по реке лодки и барки, и наш спутник сказал:

– Вот вам и река! По берегу доберетесь до города, а там сядете в лодку, и вас отвезут куда надо.

– А где же город-то? – удивилась Меле.

– Чуть подальше, вон там, за излучиной, – сказал он, неопределенно махнув рукой в ту сторону, где река скрывалась за холмом. – А я, пожалуй, дальше с вами не пойду. Вряд ли мои коровы дальше этих мест забрели. Уж в городе-то их точно нет. А вы ступайте туда, берите лодку, и вас отвезут куда надо, правильно я говорю?

Я подумал: как странно, что он два раза в точности повторил слова «вас отвезут куда надо», словно его этим словам научили. Неужели его научили, как заманить нас в ловушку?…