Николай Романецкий - Убьем в себе Додолу

— Кто там?

— Я.

Репня похолодел: это и в самом деле был ее голос.

— Откройте, Репня! Нам нужно поговорить.

По-прежнему все было как во сне. Как во сне Репня отпер замок и распахнул дверь, как во сне посторонился, пропуская гостью в комнату.

Она была в том же самом платье, что было на ней позавчера. Сняла шляпку, повесила ее на вешалку.

— Может, чаю? — Репня вдруг страшно засуетился, подскочил к газовой плите. — Ой, да он же еще не вскипел… Но это быстро. Присаживайтесь к столу.

К столу она подошла. Но не присела. И на хлеб с сыром не посмотрела.

— Я пришла сказать вам, чтобы вы перестали себя мучить. Между нами ничего не может быть. Ни-че-го! — Она произнесла последнее слово по слогам, словно тремя ударами разрубила связывавший их узел. — Забудьте меня.

— Забыть вас, — пролепетал Репня. — Но… — Он задохнулся.

Она смотрела на него спокойно и равнодушно. Словно на ненужную вещь… И не собиралась не то что задыхаться, а даже вздыхать.

— Я… не… могу, — произнес наконец Репня. — Это… выше… моих… сил.

Она кивала в такт каждому произнесенному им слову. Как будто не понимала смысла этих слов. Но нет, где там — не понимала!

— Сможете! Вы не похожи на слабого… А ваша любовь мне не нужна!

Она произнесла это таким тоном, что Репня сразу понял: все, чем он грезил в последние дни, ввек не будет реализовано. Так, пустые мечты зеленого юнца, еще не успевшего столкнуться с правдой жизни, еще не наученного Мокошью ничему. Он вспомнил свой воскресный сон и пролепетал:

— Вам нужна не моя любовь, Додола, а кое-что совсем другое…

— Я не Додола, — сказала она. — А вы не Перун. И ваши оскорбления ничего не могут изменить. Я по горло насытилась вами в тот, первый день.

— Простите меня! — пролепетал он. — Я не знал… — Он не договорил, испугавшись едва не прозвучавшей правды.

Но ее, судя по всему, и не интересовало, что он хотел сказать.

— Надеюсь, вы меня поняли. Не забудьте, что я колдунья. Прощайте! — Она повернулась к двери.

— Подождите!!! — взмолился Репня. — Дайте мне хотя бы разочек поцеловать вас. Напоследок…

Что-то в его голосе остановило ее. Она обернулась к Репне, посмотрела ему в глаза. Лицо ее дернулось: наверное, она хотела скривиться от отвращения, но сумела справиться с собой.

— Хорошо, — сказала она.

Репня приблизился к ней, наклонился. Она оперлась руками о стол, закрыла глаза. Репня коснулся ее губ, положил ей на плечи шуйцу, прижал к своей груди, ощутив восхитительную упругость ее персей. Но губы ее были мягкими и бесчувственными. И вся она была словно тряпичная кукла в руках кукольника. Наверное, с кастратом — если бы тому потребовались ее поцелуи

— она бы целовалась совсем не так.

Репне захотелось еще крепче прижать ее к своей груди, и он попытался поднять десницу. Веру передернуло. Десница Репни остановилась, легла на стол, обо что-то укололась.

Вера выставила перед собой обе руки, уперлась в грудь Репни, оттолкнула его:

— Ну хватит, хватит! Дорвались до бесплатного…

Он понял, что все кончилось, сейчас она уйдет. И больше уже ничего не будет… Он встрепенулся — так пусть же прикосновение к ней станет последним, что он получит от жизни. Пусть его повенчает с нею собственная смерть. Пусть эта дева пронесет через всю свою жизнь вечную вину перед любившим ее человеком.

Он прикусил нижнюю губу, размахнулся, ожидая пагубного магического ответа, и изо всей силы ударил ее ножом в спину.

Ответа не последовало.

Она вытаращила глаза, вцепилась скрюченными перстами в отвороты его халата и страшно заверещала. Так верещал подстреленный когда-то Репней на охоте заяц. И чтобы прекратить эти жуткие звуки и погасить этот жуткий взгляд, Репня замахнулся ножом еще раз. А потом еще… И еще… А потом нож сломался.

Но она уже перестала верещать. В груди у нее заклокотало, персты разжались, и она рухнула перед ним — сначала на колени, а потом ничком. Клокотание прекратилось, она содрогнулась и застыла.

Репня пришел в себя. Отбросил в сторону окровавленный обломок. Выключил закипевший чайник. Затаил дыхание: нет ли шума в коридоре, не услышал ли кто издаваемые Верой звериные крики.

В коридоре было тихо. Вера лежала неподвижно, платье на спине бугрилось красными ошметками, из-под головы сочилась струйка крови — должно быть, вытекала изо рта. Репня пощупал пульс.

Пульса не было.

Репня с трудом сел на стул. Каким-то образом он умудрился убить уже вторую колдунью. Как же она позволила ему такое? Наверное, из-за того, что он любил ее, в нем не было агрессии, которую она отразила бы на нападающего. Ведь он не убивал ее — он просто обретал ее в свою полную собственность. Как жених невесту… Смерть-таки повенчала их, но Репня решился не поэтому: он просто знал, что жить без Веры — выше его сил. Наверное, потому и взялся за нож. Наверное, его десница понимала, что, если не будет рядом Веры, то некого будет ласкать и она не будет нужна хозяину… Зачем еще нужны руки, как не для того, чтобы ласкать любимых!

Смерть повенчала их. Оставалось проделать свою половину пути.

Репня залез в докторский саквояж, достал бланк медицинской справки и перо. Сел за письменный стол и нацарапал на обороте бланка:

«Это была вторая мать Ясна. Я убил ее своей любовью. Как и первую. Да простят меня обе.»

Расписался.

Потом достал из саквояжа пузырек с дигитоксином, лег рядом с трупом Веры и сделал себе укол.

Когда тело Репни перестало дергаться в судорогах, шевельнулся труп Веры. Контуры его размылись, затем раздвоились.

Вера поднялась с пола. Если бы кто-то в этот момент находился в комнате, он бы увидел, что через ее обнаженное тело просвечивает мебель. Затем внутри нее заклубился туман, сделался матовым, успокоился. Теперь мебель через ее тело уже не просвечивала.

Вера наклонилась над Репней, с грустью посмотрела на свой обезображенный труп в залитом кровью платье и подошла к двери.

Дверь квартиры доктора Бондаря открылась, но оттуда никто не вышел. Потом точно так же открылась дверь в подъезде. Старая стерва выглянула из своей каморки, пробормотала что-то насчет сквозняка.

Тротуар на этой стороне улицы находился в тени домов. Поэтому поддержание невидимости не требовало от Веры особых усилий. Лишь когда она проскакивала промежутки между домами, приходилось накладывать заклятье и на собственную тень.

Труднее всего пришлось на мосту. Здесь сохранение невидимости потребовало от нее двойных усилий. А потом она свернула на набережную Торговой стороны, и утреннее солнце вновь скрылось за домами.

Обнаружив утром, что гостья исчезла, Свет себе места не находил. Он не удивился тому, что она исчезла из заклятой светелки, и не обеспокоился, потому что знал — она вернется. Он был настолько в этом уверен, что заранее отнес в гостевую свой колдовской баул.