Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)

— Тише! Пришел отец Алексий! — повелительно сказала Тамара Игоревна и отвернулась от меня как от безнадежного ученика.

Я хотел бы отойти от нее, но в тесноте мне не удавалось этого сделать.

Началась служба, покатили волны ладана. Хор пел с печальным воодушевлением. Музыка долетала как будто откуда-то из далекой страны, из края цветущих апельсинов, куда нет доступа никому из нас. К моему удивлению, Тамара Игоревна подпевала — трясущимся, фальшивым голосом. Она закрыла глаза и самозабвенно вторила хору. Я мучительно страдал от этих немелодических звуков.

Когда служба закончилась, я сразу выбрался наружу и остановился во дворике. Морозец был ласковый, и я с наслаждением вдохнул холодный воздух. Люди выходили из церкви, собирались по-соседски, переговаривались между собой.

К моему удивлению, я убедился в том, что Анна Николаевна была права, когда высказывала Потифарову желание красиво выглядеть в гробу: большинство присутствующих как раз и выражали восхищение благообразным видом покойницы и роскошью погребального убранства.

Вдруг из церкви донесся большой шум и какой-то очень резкий крик, в котором я не без удивления различил голос Николая Григорьевича.

— Вон!.. От тела моей… моей дочери!.. Вон отсюда!.. — надрывался несчастный отец.

Как взволнованное море, ахнули и расступились люди. Гвалт подкатил к выходу, на короткий миг задержался на пороге. На крыльцо вышвырнули Витольда. Невидимый за дверью, продолжал кричать Николай Григорьевич:

— Надругаться!.. Прийти глумиться!.. Делом рук своих любоваться!..

Успокоительное воркотанье поднялось вокруг разъяренного старика. Следом за Витольдом со ступенек сошла Тамара Игоревна. Она чуть задержалась возле него и процедила:

— Стыдно, Безценный.

После чего удалилась размеренным шагом.

Витольд помедлил мгновение. Его лицо ничего не выражало. Казалось, он не замечал, что все взгляды в церковном дворе устремлены на него. Потом он оглянулся на церковь, нахлобучил меховую шапку с «ушами» и шагнул прочь.

— Ви-итольд Алекса-андрович! — раздался воющий женский голос.

Витольд вздрогнул и опять остановился. Из церкви, толкаясь во все стороны локтями, вырвалась Макрина. Черный платок, повязанный под подбородком, сбился у нее набекрень, а потом и вовсе сполз на плечи, но она этого не замечала.

— Погодите, батюшка! — выкрикивала она. — Да стойте же!

Витольд все это время неподвижно стоял на месте. Макрине, очевидно, чудилось, будто он отходит от нее все дальше и дальше, потому что она отчаянно задыхалась и спешила изо всех сил. Кто-то, как ей показалось, преградил ей путь, и она с силой оттолкнула этого человека.

— Витольд Александрович, батюшка! — плакала Макрина и вдруг, к моему ужасу, повалилась Витольду в ноги. — Простите окаянную! Простите!

Витольд отступил от нее. Она приподнялась на коленях и замахала в воздухе руками, словно намереваясь закогтить Витольда.

— Вы… очумели, Макрина? — тихо спросил Витольд. — Немедленно прекратите!

— Простите же меня! — повторила Макрина, стукнувшись лбом о снег.

— Мне не за что вас прощать… Если вы не встанете, то…

Я подошел ближе.

— Просто скажите ей, что прощаете, Безценный, — сквозь зубы проговорил я.

Он повернулся ко мне.

— Да не за что мне ее прощать, Трофим Васильевич, — растерянно повторил он. — Скажите ей прекратить.

— Она сейчас ничего не соображает, — сказал я. — Так что я приказываю вам. Давайте, прощайте. Живо!

Витольд наклонился к Макрине и отчетливо выговорил:

— Я вас давно простил, Макрина. А теперь и вы меня простите. Встаньте, пожалуйста. Все хорошо.

Макрина поднялась, качнулась, ухватила Витольда за руку, и он поддержал ее под локоть.

— Ну, лучше? — осведомился он.

— Благодарю, батюшка…

— За что вы извинялись?

— Я думала… Я все это время считала, что… Ох! Я верила, что это вы Анну Николаевну, нашу голубушку…

— Что? — рявкнул Витольд. — Вы что сказали?

Макрина виновато заморгала.

— Вы же простили меня…

— Ну да, да. Конечно.

Макрина опять завязала платок на голове, затянула потуже узел под подбородком, и прибавила:

— Как же не поверить, когда вот и следователь, господин Порскин, мужчина крайне положительный, считал вас виновным? И все обстоятельства на вас указывали… Бог знает, что мне на ваш счет чудилось! Я вот и Трофиму Васильевичу признавалась… — Она глянула в мою сторону в поисках поддержки.

О страхе горничной я, конечно, знал, но не от нее самой, а от Планиды Андреевны, которая передала мне «глупость» Макрины в качестве курьеза.

Я промямлил:

— Ну… да.

Витольд сказал:

— Час от часу не легче.

— А теперь я убедилась… — Макрина внезапно остановилась и закричала на весь двор: — Убедилась, что невиновен! Покойница непременно указала бы на своего убийцу. Были же случаи! В Никольском храме отпевали, и во время прощания мертвец заплакал кровавыми слезами. Так и взяли убийцу, прямо при гробе. А другой раз, на сто девятом километре, в поселке убили девушку шестнадцати лет, и тоже на погребении все открылось. Она прямо в гробу поднялась и на убийцу пальцем показала. Об этом в газете писали.

— Все, — сказал я, беря расходившуюся Макрину за плечи. — Довольно. Я отвезу вас.

Я усадил Макрину на заднее сиденье, Витольда — рядом с собой, и мы тронулись.

— Сумасшедший дом, — проговорил наконец Витольд.

Макрина плакала на заднем сиденье. Я с тоской думал о том, что мне предстоит еще нанести визит в дом Скарятина, где все было уже приготовлено для поминок.

Поминки были устроены прямо в помещении театра, откуда вынесли для этого все кресла и установили вместо них длинные столы, накрытые поминальной снедью. Разумеется, хлопотал не сам Николай Григорьевич, полуослепший от горя отец, а Лисистратов, явивший истинное благородство души.

Всякие похвалы в свой адрес Лисистратов отвергал и возглашал торжественно:

— В сей час скорби непристойно заботиться о личной славе; что касается меня, то, имея значительные знакомства в трактирах, не посмел не взять на себя труды по устройству печальнейшей трапезы.

Ложа, в которой погибла Анна Николаевна, была убрана белыми цветами и черными бантами. Там находился ее портрет, под которым лежали театральные перчатки и веер. Гости, прибывая в театр, поднимались в эту ложу, чтобы поклониться своего рода святилищу, а потом спускались обратно в партер, подходили к столам, благоговейно выпивали стопку водки и направлялись к Николаю Григорьевичу — выразить соболезнование.