Айя Субботина - Красный туман (СИ)

   -- Как думаешь, почему ее вещи оказались там? - спросил Ксиата. Груз раздумий стал непосильно тяжел для одного. - Почему так далеко от границы Союза?

   Генерал посмотрел на шианара с грустью человека, собирающегося растерзать чужую мечту

   -- Я не знаю, шианар, у меня нет ответа, который ты ищешь. Тот червь хотел спасти шкуру, увидел, что вещь дорога тебе и мог солгать. Ты сам видел... браслет.

   -- А ты видел лоскут ее платья.

   -- Разбойники унесли из твоего дома много ценностей, шианар, и много дорогих вещей.

   Все так, но червь сомнения точил душу. Забрали, чтобы выбросить? Да за него любая королева бы полжизни отдала. Конечно, впору оно только тоненькой, хрупкой Аккали, а не людской коровоподобной бабе, но разве стали бы разбойники об этом размышлять?

   Они ехали, как будто целую вечность. Чем глубже забирались в лес, тем плотнее становился мрак. Воины зажгли факелы, но это мало чем помогло. Отряд превратился в цепь бледно-желтых коконов, соединенных головами лошадей. Ни звука, кроме звериной поступи, рыка и карканья воронов, ни людского стона или шепота. Имаскар всматривался в ставшую гранитно-серой темноту, надеясь увидеть сам не зная что.

   -- Гляди, шианар, Мать подает тебе знак.

   Льяра указывала перед собой. Сперва он подумал, что Безобразная бредит: чернота, темень, в которой и голову собственной лошади видно с трудом. Что там вообще можно разглядеть?

   Но вскоре в серости проступили очертания. Руки, ноги, туловище. Ксиат выехал вперед, поднял факел высоко над головой.

   -- Знак, - повторила Льяра.

   Там был человек. Обезглавленное тело, как полотно растянутое за руки и ноги между двумя деревьями. Рвань, когда-то служившая штанами, прикрывала его ноги до колен.

   -- Это может быть ловушка, шианар, - попытался задержать Имаскара генерал, но тот властно отодвинул его с пути.

   И слепец увидел бы, что тело принадлежит мужчине, отчего же так грохочет в висках?

   Свет факела выжелтил куски давно гниющего тела. Его словно пропустили через жернов: кожу будто соскребли, обнажив плоть, в которой усердствуют полчища червей. Но скорняк работал неаккуратно, а может, и не скорняк вовсе. Подмышками, на локтях и под подбородком сохранились островки кожи. На одном из таких Имаскар узнал орнамент семфары: затейливая вязь, выжженная кровью. Узнали и остальные: почтенно преклонили колени перед Наследником.

   -- Исверу, - прошептал Имаскар, бережно, словно слезу, снимая истерзанное тело и укладывая его на плащ Ксиата. - Брат мой.

   Горе с новой силой укололо под ребра. И вместе с тем, созерцая истерзанного Четвертого наследника, Имаскар испытывал невероятное облегчение и радость.

   -- Ксиат, разве не его тело мы видели сгоревшим в огне? - спросил верного генерала.

   -- Я думал, что его, - угрюмо ответил Ксиат. Нетрудно догадаться, о чем думает.

   -- Нас обвели вокруг пальца.

   -- С какой целью, шианар?

   Если бы он знал.

   -- Его обезглавили нарочно, чтобы оставить безымянным. И для того же соскребли кожу. - Имаскар говорил быстро, боясь упустить понимание произошедшего. - Кто-то хотел, чтобы мы думали, что Исверу мертв, что его сожгли. Обугленные трупы. Скажи, Ксиат, если бы не браслеты, с чего бы тебе или мне было признать в них Исверу и Аккали?

   -- Я не понимаю, шианар. Для чего все это? Ведь Четвертый наследник все равно... - Генерал посмотрел на тело, ставшее пиром червей... - мертв.

   Тайны. Хитрости. Поганые интриги. Имаскар чувствовал, как к горлу подкатывает давно тлеющая ярость.

   -- Мы должны вернуть его домой, похоронить на капище со всеми почестями, - неживым голосом сказал он.

   Нестерпимее всего было сдерживать тошноту, что накатывала с каждым вздохом. Запах гниения наполнял легкие, проникал сквозь кожу, как отрава проникает в кровь. Создатели, зачем вы так? Отчего не даете порадоваться за брата, за то, что душа его не стала Скитальцем, что он воссоединился с предками, обласканный слугами Скорбной, и возродится в одном из своих потомков? Всю радость сметает гнилью, от которой хочется выблевать кишки.

   -- Бессмыслица какая-то.

   -- Во всем есть смысл, шианар. - Мрак леса, запах разложения и общее уныние сделали голос лекарки могильно-тихим, вкрадчивым, как затяжная болезнь. - Ты просто не видишь его. Но Мать...

   -- Я знаю, что она указала мне путь.

   -- Никогда не забывай об этом, шианар. - Безобразная требовательно вцепилась в его руку, черными от снадобий ногтями оцарапала кольчугу. - Мать - суть всего. Ничего не происходит без ее ведома. Если она ведет тебя, значит, тому есть причина.

   -- Наследника нужно скорее отвезти домой, - решил Имаскар. "Пока я еще могу сдерживать проклятую рвоту". - Нельзя умножать дни его страданий.

   -- Не тревожься об этом, шианар, я займусь тягостными хлопотами.

   Трое воинов, снаряженный обезглавленным телом, вскоре покинули отряд, и Имаскар, наконец, смог перевести дух.

   Солдаты прочесали область вокруг, но не нашли ничего сколько-нибудь полезного. Ксиат осмелился предложить сворачивать поиски. "Мы теряем время, шианар, небо не становится светлее", - сказал он, и архат согласился.

   Они нашли дерево, о котором говорил разбойник, и в дупле его действительно лежали туфли, и лента, и много разного хлама. Имаскар перебирал находки со старанием акколита, распевающего Сто песней. Лента принадлежала Родительнице - архат помнил ее на матери в день, когда отбывал из Союза. Кому принадлежали туфли и прочая одежда, он не знал. Вновь и вновь рассматривая лоскуты, он задавался вопросом, что на самом деле хочет найти.

   -- Мы заберем их и сожжем, - сказал Ксиат.

   Имаскара не тревожила судьба рванья. Даже лента Родительницы не вызвала должного почтения. Напротив - лишь присутствие воинов удерживало от желания разорвать все в клочья, выкорчевать из сердца расцветшую заново надежду.

   К закату отряд покинул лес, проскакал полную сухой травы долину и остановился у проклятой Пустоши. Место охранялось невидимым заслоном: вот тут еще под ногами пожухлая трава, а рядом - бурый, в трещинах и разломах утоптанный песчаник. И так - намного миль вперед, пока хватает глаз.

   -- Стоит ли ехать ночью, шианар?

   -- Ты боишься, Ксиат?

   Генерал дернулся, будто от пощечины, на щеках канатами натянулись желваки.

   "Шианару не годится извиняться перед своими вассалами", - напомнил себе Имаскар.

   -- Прикажи разбивать лагерь, - сухо бросил он.

   Ветер приносил с Пустоши плач и стенания. Особенно громко былинное место кровопролития плакало в зиму - время, когда множество лет назад произошло сражение между серафимами, пришедшими защитить земли своих детей, и их заклятыми врагами - крэйлами и шагритами, тварями, рожденными из древней арканы и крови. Путники старались избегать проходить Пустошь вдоль, даже когда места в обход сулили больше опасностей. Имаскар знал, что вопли Голов могут подорвать боевой дух воинов, но упрямство заставляло идти через долину, минуя безопасные пути. Мать сказала на запад.