Роберт Говард - Черный камень. Сага темных земель

Выйдя из конюшни в корраль, я поймал мустанга и оседлал его, не потрудившись даже перевязать рану. Она вскоре сама перестала кровоточить, боль постепенно ушла, и в голове у меня прояснилось. Я быстро пересек долину, поднялся на гору. На буром фоне разросшегося мескита четко вырисовывался обветшалый и покосившийся дом Ормондов. Краска на покоробившихся досках давным-давно облезла от дождя и солнца, рамы потрескались, и стекла, казалось, вот-вот вывалятся.

Я спешился и вошел во двор, огороженный забором из колючей проволоки. Куры, клевавшие что-то на крылечке, с кудахтаньем разбежались в разные стороны, а тощая клокастая собака злобно залаяла на меня. Дверь на мой стук открылась сразу, словно здесь ждали гостя, и в проеме вырос Джим Ормонд худощавый, сутулый мужчина с ввалившимися щеками, тусклым взглядом и узловатыми руками. Он удивленно посмотрел на меня, так как мы были едва знакомы.

— Мисс Рэчел… — начал я. — Она… Она уже… Я замолчал, не зная, что нужно говорить в таких случаях. Он покачал кудлатой головой:

— Она умирает. С ней доктор Блэйн. По-моему, уже недолго осталось. Тем более она не хочет жить. Все зовет Джоэла Граймса, бедняжка.

— Можно мне войти? — спросил я. — Мне нужно повидать доктора Блэйна.

Даже пришельцу с того света нельзя без разрешения ломиться в комнату умирающей.

— Заходите.

Он посторонился, и я вошел в бедную голую комнатушку. По ней вяло расхаживала женщина со спутанными волосами, а чумазые дети робко выглядывали из-за других дверей. Откуда-то из глубин дома вышел доктор Блэйн и изумленно уставился на меня.

— Какого черта ты здесь делаешь?

Ормонды уже потеряли ко мне всякий интерес и разошлись по своим делам. Я подошел к доктору Блэйну и сказал, чуть понизив голос:

— Рэчел. Я должен ее увидеть.

Моя настойчивость была ему непонятна, но, наделенный природным чувством такта, он не стал возражать. Доктор проводил меня в комнату, и я увидел лежавшую в постели древнюю старуху. Годы не смогли уничтожить ни следов былой красоты, ни жизненной силы этой женщины. Она словно облагораживала все, к чему прикасалась, даже этот нищий и грязный дом. Я узнал ее и застыл как вкопанный. Передо мной была та самая незнакомка, чей светлый образ так часто являлся в моих необычных снах. Она шевельнулась и прошептала:

— Джоэл… Джоэл… Я так долго ждала тебя… Я знала, что ты придешь. — Она вытянула иссохшиеся руки, и я, не говоря ни слова, подошел и сел рядом с постелью. В стекленеющих глазах старухи зажглась такая любовь, что меня бросило в жар. Ее сухие тонкие пальцы ласково сомкнулись на моей ладони, и мне на миг показалось, что молодость вернулась к ней. — Я знала, что ты придешь прежде, чем я умру, — прошептала она. — Смерть не могла тебе помешать. О, эта жестокая рана у тебя на голове, Джоэл! Но твои страдания уже закончились, как через несколько минут закончатся и мои. Ты никогда не забывал меня, Джоэл?

— Никогда, Рэчел, — ответил я и почувствовал, как доктор Блэйн у меня за спиной вздрогнул от удивления, и тогда понял, что говорю не своим голосом. Моими устами говорил другой человек, обращавшийся к своей возлюбленной через бездну лет. Я не видел доктора, но знал, что он тихонько, на цыпочках, вышел из комнаты.

— Спой мне, Джоэл, — прошептала Рэчел. — На стене висит твоя гитара. Я сохранила ее для тебя. Спой ту самую песню, которую ты пел, когда мы впервые встретились у реки Камберленд. Она всегда была моей любимой.

Я осторожно взял в руки старую гитару, даже не подумав о том, что прежде никогда не играл. Пальцы сами по себе побежали по истрепанным струнам, и я запел совершенно чужим голосом, глубоким, бархатным и очень красивым. Ладони умирающей обхватили мою руку, и, посмотрев на старую женщину, я узнал девушку со снимка, который разглядывал на рассвете в теснине.

 И в один день земля приняла двоих. А наутро — о, Боже правый! Ослепительно-белый куст роз возник И напротив — шиповник алый. Потянувшись друг к другу, кусты сплелись И накрыли могилы шатром. Это души влюбленных навек слились, Обретя наконец общий дом.

Струна с громким звоном лопнула. Рэчел Ормонд лежала не шевелясь, а на ее губах играла счастливая улыбка. Я мягко высвободил руку из ее холодных пальцев и вышел. У двери меня встретил доктор Блэйн.

— Умерла?

— Она умерла много лет назад, — тяжело вздохнув, ответил я. — Она ждала его всю жизнь, а теперь должна ждать еще где-то там… Будь проклята эта война! Она все ставит с ног на голову и так переплетает судьбы, что сама Вечность не может их распутать…

ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ

Пламя Ашшурбанипала

Бахрам-Али посмотрел в прицел своего Спрингфилда и выстрелил.

Всадник взмахнул руками и свалился с коня.

— Аллах акбар! — закричал Бахрам, тряся винтовкой над головой. — Саиб, еще одну собаку мы отправили в ад!

Из-за песчаного гребня показался худой загорелый человек — американец Стивен Стэнли.

— Отлично, старина, — проговорил он. — Гляди-ка, похоже, они решают, что с нами делать.

Всадники в белых бурнусах и правда совещались. Они стояли на расстоянии, недосягаемом для прицельного выстрела, и о чем-то переговаривались. Несколько минут назад их было семеро, но друзья стрелять умели.

— Саиб, они уезжают!

Бахрам-Али взбежал на вершину бархана и закричал:

— Трусы! Дети шакала!

Пуля взбила фонтанчик пыли у его ног.

— Не умеет стрелять, щенок, — стряхивая с одежды песок, сказал Бахрам. — Бандиты! Всемером на двоих! Саиб, давай остальных прикончим…

Стивен молчал. Он знал, что Бахрам любит рисковать, но никогда не станет действовать очертя голову. Американец смотрел, как быстро удаляются всадники.

— Похоже, эти мерзавцы куда-то торопятся. Вряд ли мы их так напугали, — размышлял Стивен.

— Наверно, поехали за подмогой, — подхватил Бахрам. Он уже не думал о мести и рассуждал спокойно. — Эти гиены могут неделями кружить около жертвы и никогда не оставят ее в покое. Нам есть что терять — винтовки и жизни. Они вернутся за ними. — Бахрам передернул затвор, вылетела стреляная гильза. — У меня последний патрон, саиб.

— А у меня три, — ответил Стивен.

Обыскивать убитых не было смысла: их товарищи забрали все, что могли. Стивен достал флягу — воды на донышке. Американец был худым и выносливым и временное отсутствие воды не пугало его. Он открыл флягу и смочил губы. Бахрам, выросший в пустыне, не так страдал от жажды, но и у него воды оставалось на два глотка.