Забираю вас себе! - Тина Солнечная

собой. Мы сидим за столом. Она шутит. Я смеюсь. Она пьёт вино. Я — воду. Поздно вечером Сайра уезжает.

Смеётся, обещает вернуться, целует меня на прощание в щёку. — Ты всё-таки моя любимая подружка. — И исчезает за дверью.

Дверь закрылась, и с ней ушёл смех. Ушло её присутствие. Ушла угроза.

Я стояла секунду — просто стояла — и затем сорвалась с места.

Бежала. Не как госпожа. Не как лея. Как человек, который только что выбрался из ада.

Подол платья путался в ногах, дыхание сбивалось, волосы растрепались. Я толкнула дверь общей комнаты так сильно, что она ударилась о стену. — Кайрен! Томрин! — сорвалось с губ.

Все обернулись. Кайрен, Томрин, Ис, Мариса — все были там.

Я увидела их лица — усталые, ошеломлённые. Я кинулась к Томрину первой.

Он едва успел выпрямиться, как я оказалась рядом. Потянула за ворот его рубашки, трясущимися руками стянула её с плеч, осматривая спину.

На коже — полосы. Красные. Глубокие. Но уже начавшие затягиваться — его магия, наверное, сработала. — Прости… прости… — шептала я, не в силах сдерживать дрожь. — Я не могла… я не успела…

Я целую его губы и пытаюсь понять насколько сильно он ненавидит меня теперь. Он не ответил. Только смотрел.

Я уже летела к Кайрену, обхватила его лицо ладонями, вглядываясь в глаза: — Больно? Томрин исцелил тебя? Покажи.

Он качнул головой, взгляд оставался сосредоточенным на мне. — Всё… всё нормально, Таша. Ты… вернулась?

Я кивнула. — Да… Да. Это… Я… Я была внутри. Я ничего не могла сделать. Мне так жаль, Кайрен. Мне так жаль, что она сделала это с тобой! Я прижалась к его лбу. Я поцеловала его.

Ис и Мариса стояли в стороне, поражённые и молчаливые.

— Что вообще происходит? — спросил Ис. — Таша, вы…

Мариса выглядела потерянной, испуганной. Она сжалась, будто всё ещё не верила, что всё закончилось.

Я повернулась к ним.

Слова застревали в горле, но я понимала — они имеют право знать.

— Послушайте, — начала я. Голос был хриплым, будто все это время я кричала. — Это будет звучать безумно… но это правда. В этом теле… живёт несколько душ.

Мариса побледнела. Ис выпрямился.

— Одна из них — та, что была здесь раньше. Настоящая Таша. Она очень жестокая.

— Жестокая и беспощадная, — вставил Томрин тихо. — …неадекватная тварь, — добавил Кайрен.

Я кивнула. — Вторая — я. Мне удалось заполучить это тело не так давно и я не знала, что она вернется. Но когда рядом такие, как Сайра, она может перехватить контроль. Я поняла в какой момент это произошло. Когда я взяла плеть и ощутила вкус боли Кайрена. Это спровоцировало Ташу вернуться.

— Так ты… всё это время… — Ис смотрел, как будто видел меня впервые.

— Она вернулась, остальное не важно, — сказал Кайрен. — Мы видели, что это не ты. — Но теперь — ты, — добавил Томрин. — Я чувствую твою душу.

Я тяжело выдохнула. — Простите. Я… я должна была предупредить. Я думала, смогу удержать её. Я ошиблась.

Молчание. Густое. Звенящее.

Глава 58

Мы поняли главное: Таша может вернуться. А значит, она может сделать это снова и, скорее всего, сделает.

Я покинула общую комнату, убедившись, что с мужчинами всё в порядке, что Томрин отдыхает, а Кайрен хотя бы немного пришёл в себя. Я тихо наклонилась к нему, легко коснулась его плеча и, стараясь сохранить спокойствие в голосе, попросила: — Зайди ко мне, когда тебе станет лучше. Он ничего не ответил, только коротко кивнул, и этого было достаточно.

Ночь опустилась на дом, тишина обволакивала комнату, как мягкий, но тяжёлый плед. Я лежала на кровати, не в силах уснуть, уставившись в темноту, в которой чудилось то её дыхание, то звуки хлыста, то мои собственные слова, сказанные чужим голосом. Пальцы сжимали простыню, как будто это могло удержать меня в теле и в реальности.

Я услышала шаги, лёгкие, почти неслышные. Дверь открылась без стука. Я не шевельнулась, не повернулась, просто лежала и ждала, затаив дыхание. Кровать мягко пружинила под тяжестью чужого тела — и тут же стало теплее, ближе, спокойнее.

Кайрен ничего не сказал. Он просто лёг рядом, притянул меня к себе, крепко, будто я могла исчезнуть в следующий момент. Я почувствовала, как он вдохнул мой запах, зарывшись лицом в мои волосы. Его дыхание было тяжёлым, сдержанным, и всё его тело будто сжималось, сдерживая какую-то внутреннюю бурю.

— Ты как? — прошептала я, удивлённая такой нежностью, такой молчаливой заботой, которая не требовала слов.

Он не ответил сразу, лишь ещё крепче прижал меня к себе, и когда наконец заговорил, его голос был хриплым, почти неузнаваемым: — Я хочу тебя.

Он не ждал разрешения, не просил, не объяснял — просто накрыл мои губы поцелуем, жадным, отчаянным, горячим, как последний глоток воздуха после долгого погружения в ледяную воду. В этом поцелуе было слишком много боли, слишком много молчаливого крика, слишком много желания забыть всё, что случилось сегодня, и найти в ней, во мне, в нас хоть какое-то очищение.

Я не отстранилась. Не сказала «нет». Наоборот, я подалась к нему. То, что происходило между нами той ночью, нельзя было назвать ласковым — в его движениях не было нежности, зато было столько силы, столько сдерживаемого отчаяния, будто он пытался согнать с себя весь прожитый день, всю боль, весь страх и бессилие. Он не был жестоким, но всё в нём говорило: я живой, ты живая, и только это имеет значение.

Моё тело отзывалось на каждое его прикосновение, на каждый порыв. Он держал меня крепко, будто боялся, что я исчезну снова, а я, цепляясь за него, чувствовала, как через близость, через эту огненную, исцеляющую плотность, выходит и моя боль, и мой ужас, и моя усталость.

Мы терялись друг в друге, забывая, что было до этого, выжигая изнутри то, что невыносимо было носить с собой. Мы не говорили — только дышали, целовались, сжимались друг к другу, пока не осталась одна истина: он здесь, я здесь, и теперь мы вместе.

Когда всё закончилось, мы остались лежать рядом, не разрывая объятий, будто боялись, что если отпустим, мир снова перевернётся. Кайрен не убрал рук — напротив, он продолжал гладить мои волосы, медленно, размеренно, с тем особенным теплом, которое бывает только после настоящей близости. Я чувствовала его дыхание у себя на шее, его ладонь на своей талии, и в этом было что-то невероятно живое, настоящее.

— Когда я понял, что