О'Санчес - Одна из стрел парфянских

взглядом по машине, эмблеме, слюнявому стариковскому лицу за стеклом, хотел, было, сканировать на магию, да пожалел маны, а потом и вовсе забыл о нем. Через сутки начался ад служебный: его самого допрашивали и сканировали, потом отстранили от дела, ни за что ни про что влепили неполное служебное соответствие... Они там всем управлением ничего не обнаружили, а он один должен был все провидеть, как же… А вспомнить бы ему того старика, да выяснить для порядку, глядишь - совсем иначе сложилась бы его карьера. Но не вспомнил.

А старикан, тем временем, был подселен в двухместную каморку, к такому же дряхлому рамолику. Тот даже и не заметил смену соседа и в разговоры не вступал, все, что его интересовало - это перловая каша на завтрак, картофельное, либо свекольное пюре с котлетой - в обед, и рыба на ужин (в приюте не баловали престарелых питомцев разнообразием). Новичок, выдавший себя за Антона Лесных, моментально вписался в местное общество, был тих, незаметен и непритязателен. Сосед его вскорости умер, и теперь уже он, на правах старожила, мутным взглядом следил, как санитары меняют постельное белье, с несмываемыми желтыми разводами от вечных стариковских энурезов, как перетряхивают жалкий скарб покойного соседа, в бессмысленной надежде поживиться чем-нибудь полезным... Со вторым соседом ему повезло: был он таким же лысым, беззубым и тихим.

Гром решился на подмену без колебаний, очень уж удобный случай выпал ему: сгорела от пьянства нянечка, толстуха шестидесяти лет, гроза тех из стариков и старушек, кто еще сохранял остатки разума и здоровья, чтобы понимать окружающее и уметь бояться. Она единственная, кто знала всех по именам и особенностям, а санитары-надзиратели и высшее начальство менялись так часто, что никого не помнили в лицо, не то что по имени...

Так Антон Лесных стал Борисом Липкиным, а тот, соответственно, Антоном

Лесных. Гром в наглую заменил прикроватные таблички, несколько дней угрозами

и уговорами удерживал соседа от протестов и петиций в защиту утраченного

имени, а потом улучил удобный момент и задушил его. Душа чуть теплилась в

несчастном Липкине, но и Гром был очень плох, настолько, что сам едва не

отдал концы от напряжения во время убийства. Неделю он не вставал с койки,

мочился под себя и уже думал, что умрет, но нет, ожил-таки, обманув ожидания

санитаров, собственные предчувствия и надежды нового соседа. А время шло...

- Ну, что, Стефания? Что новенького накопала? - Лара уже привела себя

в порядок, одернула рукав кителя и, по-военному четко отвернувшись от зеркала,

подошла к столу своего возлюбленного шефа.

- Мой генерал... О, извините, Ваше Превосходительство... - Лара смахнула улыбку с толстого лица, раскрыла бювар, помотала головой, отказываясь от предложенного кресла, и начала доклад. Подробность доклада не могла затушевать тот факт, что расследование топталось на месте. Четыре месяца шло следствие, версии уходили в отвал одна за другой, силы и средства тратились полным ходом, но...

- Меч принадлежал некоему Грому, Ваше Превосходительство, это доказано однозначно. Существует предположение, что расстрелянный старик с Королевской

улицы и был тот самый Гром. Но есть тут странность, которая не дает мне покоя... - Лара замолкла, да генерал отчего-то не поддался на это молчание, провоцирующее нужный вопрос, и Лара вынуждена была продолжить.

- Как они его нашли и зачем убивали? Вот что меня настораживает предельно.

- Из-за меча, нет?

- Не может быть... Ваше Превосходительство. Гром был уникальным типом,

опаснейшим маньяком-убийцей, но и мастером, Мастером с большой буквы в том,

что касалось всякого боевого рукоделья. Костыли, меч, арбалеты, скорострелы,

приборы слежения - он был подлинный гений. Но даже и такой меч - это всего

лишь меч, оружие ближнего боя и индивидуальная магическая защита. Лишиться

всего, поголовно погибнуть, чтобы расправиться с Громом и захватить меч? Не

верю.

- Все-таки - был? Гром этот?

- Был. Или есть... Ваше Превосходительство.

- Стефания, Стефания, мне не до твоих "верноподданнических" штучек. Думаешь - жив?

- Н-нет, вероятность этого ничтожна. Но я вынуждена и эту версию держать на столе. Расчеты сложные. Вот если бы...

- Обсчитать вероятность - "вот если бы"? Поработать в музее?

- Так точно.

- Забудь о компьютерах. Вардол своего добился у Императора - и даже мне

нельзя больше нарушать высочайшие запреты... Цыц. Ни в интересах дела, ни для чего иного - я не смогу преступить категорически высказанную волю Императора. Ослушаешься меня - лично запытаю. Император, Его святейшество Вардол, и я тоже - искренне считаем, что эти механизмы - рука самой Энтропии. И если руку не отсечь - она дотянется до нас, как уже дотягивалась аналогичными штучками и едва не погубила Империю-праматерь во времена старинные. Все, иди, ищи.

- Еще один вопрос.

- Ну?

- Пусть вся работа с Нью-Йоркскими архивами будет мне подотчетна.

- Считай, что уже. Приказ поступит к ним сегодня. Отчет по расходованию маны я не принял, финтишь. К послезавтра еще раз представишь и не надейся на свои прелести - в пыль сотру, если не обоснуешь, как положено. Понятно?

- Да, Ваше Превосходительство. Но это был не крутеж, а ошиб...

- Ступай! - Генерал проводил равнодушно-сытым взглядом мощные ягодицы

своей сотрудницы, черканул на бумажке короткую невнятицу и пошел в комнату

за кабинетом - вздремнуть пару часиков, добрать свежести после бессонной

ночи на пиру у Его Величества. Работы предстояло как всегда - очень много.

Работы предстояло много, невпроворот, одних свидетелей требовалось

допросить - более трех тысяч человек и оллов, а спала Стефания не больше

генерала. Уже у себя в кабинете она вынула из сейфа бутылочку, отмерила пятьдесят граммов сорокаградусной, поморщилась вместо закуски и дзинькнула по кнопке секретарю-оллу, чтобы сварил кофе, побольше и покрепче...

И прошел год с хвостиком. У старческого приюта была довольно высокая

пропускная способность, а старый Липкин все жил и жил, беспощадно проедая

казенные харчи. Надзиратели уже косо посматривали на него, поскольку целый

год он жил под их опекой, и многое мог не так увидеть и понять своим старческим умишкой. Впрочем, дело шло к закономерному концу: старик впал в тихий маразм и целые дни проводил у окна, а когда погода позволяла, во дворике у ворот на улицу. Трижды его находили на соседних улицах, где он бессмысленно стоял и глядел в никуда, тряся беззубой челюстью. Трижды его приводили обратно, а на четвертый раз он бесследно исчез. И только на исходе весны, когда из уличного канализационного люка невыносимо поперло тухлятиной, когда каторжники-ассенизаторы вынесли наружу осклизлые комья, работники приюта опознали пропажу по идентификационному номеру на лохмотьях и тапочках.