Терри Пратчетт - Море и рыбаки

— Я с ней поговорю, — пообещала бабаня. — Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.

— Захочешь как пить дать, — искренне заверила маманя. — Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.

Бабаня опять принялась рыться в мешке.

— Ты ведь тоже придешь, а, Гита?

— Я? — сказала маманя. — Да я ни за что на свете не пропущу такое зрелище!

Маманя нарочно поднялась ни свет ни заря. В случае какой-нибудь склоки ей хотелось быть в первых рядах зрительного зала.

Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды, развешенные на деревьях нестерпимо яркими цветными петлями.

В них было что-то странно знакомое. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, он не может потерпеть фиаско — но кому-то это удалось. К тому же флажки явно были сделаны из старательно раскроенного старого барахла. Маманя сразу поняла это. Не так уж часто попадаются флажки с воротничками.

На поле для Испытаний устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.

— Она явилась затемно, — пожаловалась Летиция подошедшей мамане. — Сказала, что всю ночь шила флажки.

— Ты про кексы расскажи, — угрюмо посоветовала кума Бивис.

— Эсме испекла кексы? — изумилась маманя. — Но она же не умеет стряпать!

Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний — это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась гора бесформенных лепешек неопределенного цвета. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были пра-кексы, доисторические кексы, увесистые и внушительные. Им не было места среди покрытых глазурью изысканных лакомств.

— Выпечка ей никогда не давалась, — пролепетала маманя. — Кто-нибудь их уже пробовал?

— Ха-ха-ха, — глухо рассмеялась кума Бивис.

— Что, черствые?

— Можно тролля забить до смерти.

— Но она ими так… э-э… гордилась, — вздохнула Летиция. — Да, и еще… варенье.

Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.

— Цвет… приятный, — оценила маманя. — А варенье кто-нибудь пробовал?

— Мы не можем вытащить ложку, — призналась кума.

— Вот оно что. Что ж, видно… ; — А туда ее пришлось загонять молотком.

— Что она замышляет, госпожа Огг? Она натура слабая и мстительная, — сказала Летиция. — Вы с ней подруги, — Прибавила она тоном не только утвердительным, но и обвиняющим.

— Уж и не знаю, что у нее на уме, госпожа Мак-Рица.

— Я полагала, она оставит нас в покое.

— Она сказала, что хочет помочь нам и ободрить молодежь.

— Она что-то замышляет, — угрюмо повторила Летиция. — Эти кексы имеют целью подрыв моего авторитета.

— Да что вы, Эсме всегда так стряпает, — утешила ее маманя. — Нет у нее таланта к готовке, и все тут. Вашего авторитета, говорите?

— С флажками она почти закончила, — доложила кума Бивис. — И теперь ищет новое занятие.

— Что ж… пожалуй, поручим ей «Счастливое уженье». Маманя непонимающе воззрилась на Летицию.

— Это тот огромный чан с отрубями, где ребятишки шарят наудачу, чего вынется?

— Да.

— Вы хотите доверить это бабане Громс-Хмурри?

— Да.

— Чувство юмора у нее не совсем обычное, предупреждаю.

— Доброе всем утро!

Это был голос бабани Громс-Хмурри, знакомый мамане чуть не с рождения. Но в нем опять звучали непривычные нотки. Любезные и дружелюбные нотки.

— А мы тут гадали, не поручить ли вам чан, барышня Громс-Хмурри.

Маманя вздрогнула и сжалась. Но бабаня сказала только:

— С радостью, госпожа Мак-Рица. Очень уж хочется поглядеть на их мордашки, когда они выудят подарочки.

И мне, подумала маманя.

Когда комитет торопливо удалился, она бочком подобралась к подруге.

— Зачем это тебе?

— О чем ты говоришь. Гита, я тебя не понимаю.

— Я видела, как ты взглядом усмиряла жутких тварей, Эсме. Один раз ты при мне поймала единорога! Что ты задумала?

— Все равно не понимаю, о чем ты. Гита.

— Ты злишься, потому что они не хотели пускать тебя на Испытания, и замышляешь страшную месть?

Подруги разом посмотрели на поле, которое мало-помалу заполнялось народом. Одни старались выиграть в шары свинью, другие штурмовали натертый салом шест. Ланкрастерский любительский оркестр пытался исполнить попурри из любимых мелодий — жаль только, что все музыканты играли разное. Малышня дралась. День обещал быть жарким. Возможно, это был последний жаркий день в году.

Взгляды подруг притягивал огороженный веревками квадрат посреди поля.

— Ты собираешься участвовать в Испытаниях, Гита? — спросила бабаня.

— Ты не ответила на мой вопрос!

— На какой такой вопрос?

Маманя решила не ломиться в запертую дверь.

— Да чего греха таить, собираюсь, — призналась она.

— Тогда от души надеюсь, что ты победишь. Я бы за тебя поболела, да не хочу обижать остальных. Лучше смешаюсь с толпой и буду сидеть тихо как мышка.

Маманя решилась на коварство. Ее лицо расплылось в широкой розовой улыбке, она ткнула подружку локтем в бок и закивала:

— Ага, ага. Вот только… мне-то ты можешь сказать, правда? Не хочу проворонить главное. Не могла бы ты тихонечко дать мне знак, что приступаешь, а?

— Что за намеки. Гита?

— Прах побери, Эсме Громс-Хмурри! Иногда руки чешутся влепить тебе затрещину!

— Ого!

Маманя Огг ругалась (или, лучше сказать, использовала выражения, лежащие за пределами того, что ланкрастерцы именуют «красноречием») нечасто. Она лишь производила впечатление особы, привычной к употреблению нехороших слов и только что придумавшей нечто новое, на редкость удачное. Однако ведьмы, как правило, тщательно следят за своим языком: никогда нельзя знать, какой фортель выкинут слова, оказавшись за пределами слышимости. Но сейчас маманя чертыхнулась себе под нос — и в сухой траве на миг расцвели язычки огня.

Это настроило ее на подходящий для Проклятий лад.

Согласно легенде, давным-давно Проклятия обрушивали на живую, дышащую мишень (по крайней мере поначалу), но для праздника это совсем не годилось, и последующие несколько столетий Проклятиями осыпали Невезучего Чарли, который, как ни крути, всего-навсего огородное пугало. А поскольку цель проклятий почти всегда рассудок и душа проклинаемого, возникли нешуточные трудности, ибо тыкву мало трогает даже «Да чтоб у тебя солома сгнила! Да чтоб у тебя морковка отвалилась!» Впрочем, очки начислялись за стиль и изобретательность.