Марина Дяченко - Варан

Ознакомительный фрагмент

Сегодня вечером отец кричал на него. Отец боялся, что улыбчивый посетитель хочет забрать Варана в веселый дом, один из многих, что расцветали в сезон по всему Клыку.

— Ты знаешь, как он о тебе спрашивал? «Этот смазливый»! Посмей только мне от харчевни на шаг отойти…

— Он ничего такого не хочет! У него змейсы, эти… сер-пантеры!

— Для отвода глаз тебе не только змейсы — крыламы будут… Только посмей мне еще раз с ним поговорить. Шкуру спущу по колени… И молчи!

Варан понимал отца и потому почти не обижался. Веселый дом в поддонье — пугало; вон, у Торочек сманили дочку в прошлом сезоне — так и пропала девка. Говорят, осталась служить какому-то горни, а может, солдат в межсезонье развлекает…

Нет для Варана другой работы. Мелькнула рыбьим хвостом, и привет. Так всегда бывает — долгие месяцы ждешь сезона, а придет он — и хочется, чтобы поскорее закончился. Сил нет. В ушах крик, звон посуды, пьяные песни; глаза лаются. Всю ночь гулял бы, купался, нырял… Но вышли. Завтра на рассвете вставать.

Порт не спал и ночью. Там что-то стучало, скрипело, вполголоса бранилось; на рейде стояли корабли, касались звезд голыми мачтами. Варан насчитал одиннадцать огромных судов, а ведь прячутся еще за мысом… И на каждом, кроме знати, — служек целый выводок, все при деньгах, все жадные до развлечений и щедрые на плату…

Вот парочка в соседней купальне. Приезжие — у парня руки голые, у девицы подол неприлично короток, почти до колен. Целуются, не видят Варана. Наконец отлепившись друг от друга, бросают в море монетки — сперва она, потом он.

Варан ухмыльнулся в темноте. Осенью монетками засыпаны улицы и крыши; которые императорские — добавятся к доходам. Из прочих делают украшения, игрушки, грузила и блесны.

А сколько потерянных за сезон побрякушек находится потом в сточных канавах! Колечки, заколки и гребешки, кожаные купальные туфли, цепочки, тряпки…

И утопленники, правда, тоже попадаются. За сезон не бывает так, чтобы никто не утопился — спьяну или по несчастной любви. И лежит до осени на чьем-то поле такой неудачник, ждет, пока засмолят в мешок и отправят на дно теперь уже окончательно…

Варан вздохнул и, как был в одежде, без всплеска соскользнул в воду.

Обняло до самой макушки. Тепло, будто купаешься в кри-чайкином молоке. Дна нет — внизу, на страшной глубине, отцовский дом и винтовая площадка. А если опустить лицо в воду и размахивать руками — разлетаются искры, плавучие звездочки, души забытых рыб…

Море дышало. Рядом, в порту, скрипело и постукивало; ни единого тревожного звука не разнеслось над водой — но Варан вздрогнул и поднял голову.

На берегу у купальни, где минуту назад целовалась парочка, происходила теперь беззвучная возня. Кому-то зажимали рот, кому-то накидывали на голову мешок; чем безумнее становился сезон, тем больше работы было императорскому патрулю. А с двумя голубками, кажется, все кончено — найдет их кто-то осенью на крыше поросшего водорослями дома… А может, и не найдет, если течение…

— Стража! Сюда! — истошно завизжал Варан. Его визг перекрыл звуки порта, пролетел над водой, разбился о скалы, может, не услышанный никем, а может, и услышанный. — Стража! Убивают! Грабят! Сюда!

Наверху, в зарослях ктотусов, заколотили железом о железо. В порту прекратился скрип и через секунду ударил колокол.

Возня на берегу стихла. Не разбираясь, кто победил и кто жив, Варан набрал побольше воздуха и нырнул так глубоко, что запищало в правом ухе.

Хорошо хоть, одежду не бросил на берегу. По одежде его мигом выследили бы.

Ничего никому не сказал — даже отцу. Ходил от стола к столу, как медуза в глубинных водах, путал креветки с творогом, а пиво с палочками для чистки зубов, когда в дверях появился улыбчивый господин, наводивший о Варане справки.

Из-за стойки тут же появился отец, покачивая кулаками, как стальными грузилами.

Улыбчивый господин охотно напоролся на его подозрительный взгляд:

— К вам, хозяин, к вам собственнолично… Поговорить надо. Есть минутка?

Свет шел снизу, из-под воды. Снаружи светило солнце, забивалось в широкую пещеру, как сладкое пиво в разинутый рот. Просачивалось сквозь подводную решетку: выход в море был глубоко перекрыт. Хозяин не хотел, чтобы старые змейсихи отправились на прогулку и ненароком угодили в чью-то жадную пасть.

А змейсихи были очень, очень стары. Правда, определить это мог не всякий — сказывался отличный корм и бережное обращение. Вылинявшие тусклые чешуйки прятались под серебряными пластинками, под накладными самоцветами, да и порода давала себя знать — у обеих змейсих сохранилась горделивая осанка, обе сверкали глазами и раздували ноздри, так что Варану пришлось преодолеть некоторую робость, прежде чем впервые приблизиться к ним.

— Здесь у нас стойло, — сказала Нила. — В нише — скребки, щетки, всякие нужности, все в идеальном порядке, между прочим. Взял скребок — клади на место… Вот так. Чистить надо перед каждым выездом и на ночь. Кормить — два раза в день, утром и вечером, и следи, чтобы они не переедали. Когда которая нагадит — бери сеточку, дерьмо поддевай и аккуратно вот сюда, в корзину, чтобы вода в стойле не мутилась. А потом корзину — наверх. Понял?

Нила была старше Варана на год и держалась хозяйкой. Когда-то он видел ее на осенней ярмарке — она была с Малышки, дочь рудокопа и одной из компаньонок княгини, незаконнорожденная, но самоуверенная и богатая. Мать, от стыда сославшая ее в поддонье, не забыла малявку и не бросила — баловала то деньгами, то мешком сушняка, то обновкой. Нила считала себя горни, в сезон носила рубаху без рукавов и штаны, подвернутые до колен, расшитые цветными камушками, которых на Малышке немерено-несчитано, и работала, как оказалось, наездницей на змейсах — сопровождала богатых и знатных гостей в верховой поездке по лабиринту подводных пещер.

Варан, договариваясь о работе с хозяином, наивно полагал, что будет гулять по морю верхом, а не вылавливать сачком дерьмо. Нила разочаровала его умело и безжалостно:

— Седлать — не вздумай, поцарапаешь чешую — потом не расплатишься. Садиться верхом — упаси тебя Император. Спать будешь здесь же, в гамаке. Они ночью иногда шипеть начинают, так надо с ними вслух говорить, успокаивать. Та, что позеленее, называется Журбина, а та, что почернее, — Кручина…

— А почему у них имена такие печальные? — спросил Варан.

— Потому что так назвали, — отрезала Нила. — Вот, смотри, Кручина насрала, бери сачок и покажи, чего ты стоишь…

Темные волосы лежали у Нилы на плечах. Самоцветы на штанах вспыхивали, будто капли воды под солнцем. Глаза часто мигали и щурились, хотя здесь, в гроте, было не так много света; глаза слезились. Спесивой девке наверняка требовались очки с прокопченными стеклами — но она, гордая кровью горни, предпочитала мучиться, щуриться и утирать слезы.