Ярослава Кузнецова - Чудовы луга

Взял блестящий кругляш, оглядел, надкусил. Потом снова повертел перед глазами.

Котя отчетливо видела зеленые тягучие потеки на жарком золоте.

— Ццц!

Ядовитые! Серебро бы разъело поди, а золоту хоть бы хны.

Старейшина вразвалочку подковылял, вцепился в кошель.

Тальен без возражений отдал оставшиеся монеты.

— К дубу, дубу ведите, — нетерпеливо повторил он.

Истинно нелюди, подумала Котя. Служат своему колдуну, а папашку его готовы за золото людям на растерзание отдать.

Это потому что родства не различают, как гадюки или лягухи.

К счастью для нас с Радо.

— Не вецем, — проскрипел чуд в бусинах. — Холоцно. Покаццццем.

— Так покажите.

Чуд прищурил свои плошки и они сделались, как у змеюки.

— Сцамое дорогое.

— И что это? — Тальен тоже прищурился, приобретя внезапное сходство с нетварью. — Золота мало?

— Сцамое дорогое. И она, — чуд потыкал пальчиком. — Сцамое дорогоеццц.

— Ну у тебя, предположим, самое дорогое — это девство, — заметил Тальен, оглянувшись на Котю. — Эх, надо было раньше расстаться с этакой драгоценностью.

Девушка смолчала, закусив губу.

Чуд пялился на Радо, змеиные щелки сделались совсем узкими, черными.

Котю мороз продрал по спине, хотя влажно и жарко было, как в бане.

Рыцарь не отводил глаз, потом шагнул вдруг вперед, чудята попятились все, кроме самого главного.

— Черт с вами, — выдохнул Тальен и поднес руки к пряжке ремня.

Котя зажала себе рот, глядя в ужасе.

Изукрашенный бляхами рыцарский ремень падает наземь. Остается только простой кожаный, с мечом в ножнах. Позолоченные шпоры.

Одна. Вторая.

Чудята молча смотрели.

Радо оглянулся. Бледное, покрытое испариной лицо не выражало ничего.

Шпоры и рыцарский пояс отдать! Да как он решился на такое!

— Ну, — сказал он. — Давай. Самое дорогое.

Котя воровато, пряча глаза, приблизилась к груде металла и пристроила с краю дареное зеркальце.

«… надо сказать, что прошлым летом Руц Двоебородый привез каменотесов из Доброй Ловли для обновления нашей церкви и починки башни, о чем я упоминал в надлежащем месте. С ними приехал святой старец из прореченской обители, именем Авва, почтенной сединой убеленный, богонравием славный».

— Ай-яй-яй! — взвыла Ланка, перекрывая доносящийся сквозь запертую дверь разбойничий хор. — Мамочки, рожаю!

Она даже не попробовала поспать, как велела ей Ласточка, скулила и хныкала всю ночь, не давая спать лорду. А теперь завопила, корчась на подстилке.

— Ай! Ой-ей! Рожаю, рожаю, взаправду рожаю, тетенька-а!

Голос у нее был звонкий, хороший голос. Она, наверное, пела хорошо.

Ласточка отложила непереплетенные листы, поднялась, морщась от колючих мурашек в затекших ногах, подошла к девице.

— Ну что ты там рожаешь, дай-ка гляну. На спину ляг.

— Ой, болит, спина болит! Ой, тетенька, я прям чувствую, идет уже! Прям лезет, уже совсем, мамочки, господи, больно-то как!

Ласточка вытащила руку из мокрых юбок.

— Воды отошли, но рожать ты еще не начинала. Лежи себе смирно на боку, или на четыре становись, как псица, все полегче будет. И дыши — смотри на меня — вот так дыши, ну ка?

Ласточка показала, как дышать, Ланка засопела старательно, всхлипывая.

— И не бойся, все у тебя путем. Бабы к родам знаешь, как хорошо приспособлены? А ты — лучше многих, молодая, здоровая, бедра широкие…

— Дите-то правильно лежит?

Ланка с Ласточкой одинаково вздрогнули, уставившись на кучу мешков и тряпок, в которой потерялся старостержский лорд. Зашуршала солома.

— Дите, спрашиваю, правильно расположено?

— Правильно, милорд, все правильно, все как надо идет. — Ласточка обмахнулась большим пальцем, чтоб не сглазить, поднялась с колен и подошла к Раделю. — Всем бы так рожать. Как милорд себя чувствует?

Потрогала Раделю лоб, пощупала под челюстью. На бледной коже выступила испарина, действие марева закончилось.

— Я свою Лару сам на руки принял, — похвастался лорд. — Застряли мы у Рандов на Волоках, Нержель поднялся от дождей… помнишь, какой буран был четыре года назад?

— Еще бы не помнить. Столько крыш посносило. Я помню, как вы в город с малышкой въехали, по размытым улицам. Вокруг разгром, а вы с леди Диттой аж светитесь.

— Помнишь, да? — лорд разулыбался, треснула корочка на губах. — Я и после Дитту за руку держал, когда она прошлой зимой Рамиро рожала.

— Дай бог миледи такого счастья еще много раз.

Внизу, в зале, голосили разбойники. Во дворе плясали или дрались. В трубе выл ветер, огонь едва шевелился среди торфяной трухи. Пахло кислым дымом.

— Сейчас повязку поменяем, — сказала Ласточка. — Милорду что-нибудь требуется? Накапать еще чудова молочка?

— Лорду твоему горшок требуется. И воды простой напиться. А с молочком этим обождем пока. Не след мне привыкать к мороку. Не помер — и хорошо, а там по старинке как-нибудь справимся.

Он прав, думала Ласточка, пока руки выполняли привычные действия. Капелька на язык — и нет ни усталости, ни боли, годы долой, голова легка и взгляд ясен. Ласточке не помешала бы эта капелька — чтобы спину не ломило, чтобы не щипало глаза, чтобы сбросить одурь недосыпа… а через полчетверти еще капельку, а потом еще, а потом еще…

Она помотала головой и тут же пожалела об этом. Глухая ночь. Каевы люди гуляют. Утром штурм. Чем закончится, даже думать неохота. Ничего, в могиле наспимся.

«…названный священник смело приступил к божьему делу, а кроме того, проповедовал простецам, призывая их отбросить богомерзкие ритуалы языческие и заменить их обрядами пути Спасения. Так-то, благословлял поля, дабы полные непристойности детородные члены, из дерева излаженные, перестали умащать маслом и медом, сочетал браком живших доныне во грехе и окунал в купель младенцев»

— Ыыыыы! — подвывала Ланка. — Господи боже, за что мне наказание такое, мамочки мои!

Она стояла на коленках, повиснув на перекошенной стойке для оружия, и покачивалась из стороны в сторону.

— Это не наказание, а обычное для бабы дело, — Ласточка передвинула светильник поближе. — Рожать ты, дай бог, через полчетверти начнешь.

— А ты, тетенька, сама-то рожала?

Огонек гнулся и плясал от сквозняка, ласточкина тень, горбатая, как горгулья, раскачивалась на стене.

— Нет, Лана, не рожала. Но сестры вашей навидалась немало, и деток немало приняла, так что слушай старую мудрую тетеньку, и все будет хорошо.

«Каждое воскресенье читал он святую божью проповедь, и, да будут все окрестные жители мне свидетелями, всякая из них была понятна и благочестива, как истинно божественное откровение»