Виктория Угрюмова - Все волки Канорры

— А он прав?

Бургежа честно поразмыслил.

— Нет и еще раз нет.

— Тогда вы должны убедить его отказаться от этой бредовой идеи. Пускай он сам заберет рукопись из издательства, принесет извинения за беспокойство и — что там еще?

— Маркиз обязательно присоветовал бы истребовать денежную компенсацию, — заметил Мадарьяга.

— Ну, это уже не моя парафия, — скромно сказал да Унара. — А в остальном, мне кажется, мы набросали простой и действенный план.

Впервые древние стены Кассарии видели специального военного корреспондента обескураженным.

— Как претворить его в жизнь? И как отвадить остальных конкурсантов? Если бы вы знали, граф, сколько их слетелось, как гарпий на запах крови.

— К сожалению, представляю, — вздохнул начальник Тайной Службы, вспоминая казус с какофоническим экстазом. — А отвадить — не проблема. Я вам продемонстрирую на одном, с остальными вы и сами управитесь. Да вот, князь поможет или кто-нибудь еще из ваших соотечественников. Как, говорите, называлась поэма?

— Он не говорил, — напомнил Мадарьяга.

— Неласков вкус зеленого квадрата, — произнес Бургежа с невыразимой печалью.

— Ну-ну, друг мой, полно, не убивайтесь так. Все поправимо, вы еще смеяться будете над этим забавным приключением.

— Я не убиваюсь. Это оно.

— Название?! — изумился да Унара.

— И ни что иное.

Граф прищелкнул языком. Он был ценитель.

— Ну, что ж. Это даже лучше, чем я думал. О чем опусец?

— Кто ж его знает, — мрачно отвечал Бургежа.

— Вы еще не читали?

— Читал. Не помогает. Витиеватый полет беспредметной мысли, соединенный с душераздирающим поиском принципиально новой оригинальной формы. Знаете песенку, которую постоянно напевает Ржалис?

— Да, — ответил граф, которому Ржалис уже спел.

— Кто ж ее еще уже не знает, — вздохнул Мадарьяга, отчетливо понимая, что во имя истины грешит против грамматики.

— Вот представьте себе то же самое, только без войны, любви, женщин и детей.

— Отлично представляю, мы тоже давеча упивались какофоническим экстазом. Впрочем, это несущественно. Как скоро можно найти и доставить сюда вашего автора?

— Вот с этим никаких проблем не предвидится, — ответил Пухлицерский лауреат. — Он за мной по пятам ходит.

— И где же он ходит по вашим пятам?

— В коридоре.

— Так впустите же, — приказал да Унара.

Бесшумный морок одним незаметным движением отворил тяжелые двери, сделал приглашающий жест бесплотной рукой — и в дверях появился автор бессмертной строки «Неласков вкус зеленого квадрата».

Что можно сказать о нем в двух словах?

Этот автор был по-своему замечателен. Он больше походил на пучеглазую бестию, чем многие пучеглазые бестии. Муки творчества оставили на его, как вы уже, вероятно, догадались, пучеглазой физиономии ярко выраженный след. Отдельные следы оставили тяжелое умственное напряжение, душевные терзания и мировая скорбь — словом, все то, что и побуждает некоторых из нас, проснувшись на рассвете, осознать, что вселенная не может считаться совершенным творением, пока в ней не существует безусловного литературного шедевра типа «Беседы и размышления о творческих размышлениях о творчестве и размышлениях». Поза, в которой он остановился напротив стола, была призвана говорить о возвышенности его натуры, улыбка — о дружелюбной снисходительности. Все это граф, отменный психолог, ухватил с первого же взгляда.

— А вот и вы, голубчик, — сказал он таким тоном, что голубчик сразу пожалел, что это, во-первых, действительно он, а, во-вторых, еще и а вот.

Каждый способен на что-то великое.

К сожалению, не каждому удалось в этом помешать

Веслав Брудзиньський

* * *

— Он что-нибудь сказал?

— Ничего толкового.

— Энтихлист теряет хватку?

— Его допрашивал не только Энтихлист.

— Значит, не только Энтихлист теряет хватку.

— На самом деле все обстоит немного сложнее.

— То есть — намного хуже.

— Можно сказать и так.

И Моубрай Яростная устало прикрыла глаза.

Она навестила Эдну Фаберграсс в ее дворце сразу после того, как Каванах Шестиглавый возвратился из огненных чертогов Князя Тьмы в отвратительном, надо признать, настроении. Его плохое настроение было в свою очередь вызвано ужасным расположением духа, в котором пребывал владыка Преисподней, и хотя громы и молнии обрушились на все шесть голов маршала Тьмы, нельзя сказать, что он не был солидарен со своим повелителем. Беспрецедентное и вопиющее в своей наглости и безнаказанности происшествие всколыхнуло подземный мир, причем не только в переносном смысле. В горах на западе Гунаба, почему-то регулярно подворачивающегося под горячую руку, образовалось новое грандиозное ущелье, а в Амарифе смыло в море древние руины порта Хутум. Однако ни лавина, сошедшая с вершин Гилленхорма, ни исполинские волны, терзающие берега моря Киграт, ни запрет, наложенный под сурдинку на выступление поэтического кружка имени Пламенного Привета, не улучшили общего состояния дел — Тотомагос кощунствовал, иронизировал, бесновался, впадал в транс, замыкался в гордом молчании, затем обличал и предавал анафеме, но нисколько не пролил свет на свое загадочное освобождение и, видимо, на самом деле не помнил или не знал, каким образом его занесло в Кассарию. И уж совершенно точно не представлял, за каким дьяволом его понесло сводить с ума именно того единственного минотавра, который, как оказалось, демону безумия неподвластен. Тут Тотомагос окончательно выходил из себя и принимался нести околесицу. Было задето его профессиональное самолюбие, и демон требовал себе ужасных кар за такое сокрушительное фиаско. Он желал, чтобы его непременно отправили в Адский Ад на веки вечные тяжкие муки, а когда ему вежливо напоминали, что он уже там, то есть здесь, и за всем прочим тоже не заржавеет, требовал, чтобы тогда его принесли в жертву какому-нибудь свирепому и кровожадному божеству за несоответствие занимаемой должности и профессиональную непригодность. Хорошо еще, эти вопли не достигали ушей Мардамона, иначе в Аду случилось бы одной проблемой больше.

В свете последних событий прошение Наморы Безобразного об организации на поверхности филиала геенны огненной под его непосредственным руководством, в иное время вызвавшее бы кучу всяких толков и пересудов, прошло почти незамеченным. Князь Тьмы чуть ли не благосклонно отнесся к этой идее, довольный уже тем, что ничего загадочного или сверхъестественного в происходящем нет. К тому же, он обрадовался возможности иметь своего резидента в Кассарии, поскольку не отказался от идеи завладеть Книгой Каваны и душой Таванеля, и лишняя пара адских глаз была бы там весьма кстати. Конечно, Князь Тьмы понимал, что Намора питает к Зелгу привязанность куда более крепкую, чем допускает его положение одного из аристократов преисподней, но с этими трудностями намеревался разбираться позднее, когда в том возникнет необходимость.