Николай Ярославцев - Меч Шеола

— Поняла ли, матушка? Велю ей сейчас козу доить, пойдет. И ягоды собирать побежит. Убить велю, возьмет в руки и убивать пойдет. А очнется и не вспомнит. Так и те подсылы шли. Будто мертвые… Не сами шли, вели их.

Пальцем не больно щелкнул княжну по лбу. Взгляд ожил и кружка коснулась губ.

Копытиха с изумлением смотрела на спокойное лицо Влады, для которой, казалось, кроме кружки с молоком и хлеба с медом ничего не существовало. Потом перевела взгляд на Радогора, на его руку.

— Все трое мертвые. Мертвее не куда. После меня не оживают. — Говорил уверенно, без похвальбы. — А мнится мне, поднимут их снова. И встанут они и пойдут.

Старуха надолго задумалась. Глядя то на его лицо, то на его руки, то на, ни чего не подозревающую, княжну.

— Я уж и так смотрел и этак… но не могу пробиться. В огонь заглядывал, на воду. И сквозь персты… Заклинания какие ни есть перебрал, чтобы человека найти.

— Скажи хоть одно, скажу то ли…

Радогор, не долго думая, хитроумно сплел пальцы. Взгляд его остановился, уставясь в невидимую точку и губы его зашевелились, произнося заклинание.

Умолк, чтобы перевести дыхание, и заговорил снова.

— Я уж начал думать, что слова, грешным делом, не так выговариваю.

Взгляд Копытихи стал еще задумчивее.

— А не древу ли старому поклонялся твой волхв Вран?

— И ему тоже. Но Рода чтил. И Бэру благоволил. Да и я отцу — дубу кланяюсь. А мать — ольха Ладе полюбилась. Не так ли, Ладушка?

Выслушала его, с пониманием покачивая головой. И княжну взглядом не обошла.

— И много заклинаний упомнил?

Радогор на миг растерялся. Но ответил сразу.

— Вроде …

— А что еще умеешь?

— Кроме волхвования? — Радогор растерялся еще больше. — на мечах могу биться., копьем или стрелой… Ножом. Пальцем могу поразить, а то и взглядом.

Повернулся, посмотрел на двери остановившимся взглядом и двери медленно отворились.

— Могу и наотмашь выхлестнуть, когда нужда придет, но боюсь совсем вылетят. Воевода Смур далеко стоял, а не одну сажень на спине катился, а я его чуть задел. — Чистосердечно признался Радогор. — К земле, к лесу заклинания помню. Даже темных духов могу вызвать. Но не хочу.

Копытиха слушала молча, не прерывая, часто кивая головой, прежде, чем сказала.

— Многих народов волхвование собрал твой волхв, Радогор. Я и малой части их не знаю. Великую силу, меры которой ты по молодости лет и сам, пока, не знаешь, вложил в тебя волхв. Но думай прежде чем ее на волю выпустить. Головой думай. Сердцем угадывай. К душе примеряй.

Тяжкими глыбами валятся на него слова старухи. Даже Лада оторвалась от чашки со спелой нарядной лесной ягодой и глядела на него широко раскрытыми глазами, словно только что увидела.

— Я и так берегусь, матушка. Ослеп от злобы, когда дедку убили. Обеспамятел. Так потом сам боялся. Лес ходуном ходил. Земля рвалась и огнем горела. Теперь уж не на заклинания, на руки больше надеюсь.

— И не надо, Радогор, пока меры не угадаешь. — Сказала она, все так же задумчиво глядя на него. И заулыбалась. — Значит, говоришь, человека искал?

— Человека…

Улыбка стала не шире, но загадочней.

— А ты попытай счастье, попробуй в черной дрягве, в непролазном болоте порыться. Может, там найдешь, то что искал. К каждой точке приглядись, в хляби глубокие загляни, траву — осоку раздвинь. Только пальцы не изрежь. Сдается мне, ребятки, старый Упырь лютует. Давно, менгя тогда еще и в пометухах не было на свете, повздорил он из — за места с пращуром, вот ее… — Указала взглядом на Владу. — Да, от обиды и скрылся в дрягве. А надо сказать, что упырь тот черным колдовством баловался. Там, в дрягве, и одичал совсем. От злобы и зависти облик человеческий утратил. Чистая нелюдь. И дед твой, девица, ненароком помер. И батюшка с матушкой. Свищ, слов нет, подлый был человечишко, но ума бы у него не хватило благодетелей своих, с чьих рук кормился, извести. Про Клыка и говорить не буду. Под стать себе воеводу посадил Свищ. Его, Упыря рук, дело. В дрягве его ищи, Радогор. В дрягве. А я пока про меч и его хозяина допытаюсь. Уж больно чуден и грозен он, я говорю про меч. Говоришь, поспорили?

Радогор нехотя пожал плечами.

— Не говорил… но поспорили. С тем и разошлись.

— Так уж и разошлись? — Копытиха и не думала скрывать недоверие к его словам. И с просила с легкой усмешкой.

— Ну, да. Он мне слово, я ему…Не без этого.

— А, ну да…

— Подрались маленько. Совсем уж неохотно сознался он.

— Совсем маленько. — Не утерпела и вмешалась в разговор княжна. — Ягодка меня верст за пять увез, а все слышно было, как они спорили. Деревьев горы навалили, зверю не пролезть. И самого будто звери лютые драли. Места живого не было. Кости белые было видно.

— Оно и понятно. — Охотно согласилась Копытиха. На то и мужик. Морда есть, а кулак всегда на месте. И память останется.

И соскочила с лавки, чтобы убрать со стола.

— Я помогу, бабушка. — Подхватилась за ней Влада.

— Не мне, ему помоги. — Кивнула хозяйка головой на Радогора. — Ночь не спал. Да и до того, чай немного при такой — то красе спать приходилось.

Вогнала Ладу в краску и развеселилась.

— И верно! Что его жалеть? На двоих припасено было, а одному досталось. Не убудет. А бабий век короток. Не успеешь двух разов вокруг себя обернуться, и вот она — Копытиха! С боку на бок, с ноги на ногу переваливается людям на смех.

Рассмеялась, с удовольствием глядя в их смущенные лица, и подтолкнула к дверям.

— Идите уж. Травки свежей набросайте где ни то. А я холстину дам. Да и подремлите. Иначе долгим день покажется. А я той порой поразмыслю да поколдую. Или не ведьмой старой меня люди кличут. И с птицей вещей поговорить надо.

Глава 16

У Копытихи прожили не день, как хотели. На три дня задержались. И еще отпускать их не хотела.

— А пусть их, узнают каково без руки жить, да без вожжей обходиться. Налаются, нагрызутся, да и сами приползут. Рассуди, де, княжна. Умиротворь нас. Жить одним ни как не выходит.

Не пускала, и знала, что делала.

Оказалось, что Радогор юнец юнцом, а такое знает, о чем она и думать не думала.

Перебирая однажды ее травы, отложил пучок в стороны и поморщился.

— Дедко говорил, что это черное. Приворот и отворот творить можно. Присушить, присушишь, а душу погубишь. И тому и другому. Потому, как жить в неволе нельзя. И с отворотом так же. Жить, человек живет, а душа томится. А вот одолень — трава в воинском деле сгодится. На вид неказиста, а и камень крожит, и доспех, дедка сказывал, ломает и рвет. Но не для всякого. Иной дуреет от нее, себя не помнит.