Григорий Шаргородский - Диверсант

Скомканно извинившись перед собеседником, я быстро покинул его шатер — нужно было хоть немного отойти от шока. Причем шока множественного. В первый раз меня ошарашило при упоминании императрицы с сыном. И ведь умею же считать до девяти, а не смог высчитать сроков рождения ребенка! Не скажу, что тут же воспылал отцовскими чувствами, но все равно было как-то не по себе. Не успел я привыкнуть к этой дикой мысли, как интуиция прошлась по нервам жестким скребком, запоздало отреагировав на слова о самоубийстве гвардейского сентара. С маркизом Дамиле я был знаком шапочно, но все равно в голове сидела уверенность, что он никогда не совершил бы самоубийства. Даже обещание пыток и пожизненного заключения вряд ли сумело бы перебороть его жизнелюбие.

И что из этого следует? А следует то, что с ним произошло то же, что и с Яной. Картинка вырисовывалась не очень приятная, и все мои сомнения развеивались как дым — дари действительно стоят за этой войной, и «камни душ» у них не закончились. В связи с этим я вызвал Ежа и приказал постоянно осматривать всех встречных на предмет наличия невидимых магических линий, которые были единственным признаком одержимости «джинном». В ответ парень начал хныкать, что у него такие усилия вызывают головную боль, но, увы, так и не нашел во мне ни понимания, ни сочувствия.

Как оказалось, вечер откровений не закончился, потому что к моей палатке явился рыжий граф Шавис Туммо.

— Барон, не исключено, что в ближайшие дни нас отправят к основному рыцарскому ополчению, а вы, как говорят, направитесь обратно к герцогу, поэтому я хотел бы попросить вас присмотреть за нашими семьями.

— А на слово герцога вы уже не надеетесь?

— Савата я знаю с пеленок, и при этом мне совершенно неизвестно, что творится у него в голове, а вот с вами я знаком очень недолго, но уверен, что вы не пойдете на подлость.

— Это говорит о том, что вы действительно знаете обо мне слишком мало, но не будем размышлять о душах человеческих. Не стану давать вам никаких обещаний, потому что не уверен в их исполнении, меня вообще терзают предчувствия, что эта война отпустит меня еще не скоро. И все же, если посчастливится вырваться, постараюсь проконтролировать, чтобы с вашими семьями не случилось ничего плохого. Но вы все-таки зря сомневаетесь в герцоге.

— Он совсем недавно был разбойником, — возразил граф.

— Вы серьезно считаете, что среди дворян подлецы встречаются реже, чем среди простых людей?

— Я хочу на это надеяться.

— Вы даже не представляете, как я сам на это хочу надеяться, но, увы, разочаровываюсь с каждым разом все больше и больше.

— Теперь уже вы втягиваете нас в дебри разговоров о душе и чести, — позволил себе улыбку граф. — Мне достаточно ваших слов, поэтому еще раз благодарю и надеюсь, что когда-либо смогу отплатить вам добром за добро.

— Граф, а можно вопрос?

— Конечно.

— Почему Чаако оставил вас в герцогстве? Судя по тому, как тщательно он собирал ополчение, четыре сотни воинов для него точно не были бы лишними.

— Барон, — граф улыбнулся снисходительной и какой-то отеческой улыбкой, — вы хоть и проживали поблизости от нашего герцогства, но не понимаете, что такое север. Империя пришла к нам только триста лет назад, а до этого в стране лесов все решали родовые кланы. Даже сейчас герцоги Увиеры должны оглядываться на решение глав клана Лося, Рыси и Кабана.

— Тогда почему вы позволили ему взбунтоваться?

— Я же говорил вам, что он должен оглядываться на наше мнение, но — увы, не более того, ведь за плечами герцогов всегда стояла мощь империи. Единственное, что мне удалось выторговать для себя, — это возможность оставить дома ближайших родственников, то же самое сделали главы других кланов. Чаако вынужден был согласиться, иначе ополчение остальных прошло бы намного сложнее.

— Но вы же могли хоть как-то помешать этой гражданской войне?

— Мог, но не должен. — Улыбка графа стала грустной. — Мой юный друг, империя, конечно, важна для нас, но из памяти моего народа еще не скоро сотрутся легионы под частоколами родовых селений и уничтожение шести кланов из девяти. Люди никогда не забывают жестокости, и ростков ненависти нельзя выполоть до конца. Ну вот, дорогой барон, мы вновь погрузились в размышления о судьбах народов.

Я посмотрел на графа другими глазами. Конечно, в моменты приступа тщеславия он вызывал лишь неприязнь, но, общаясь с равным себе, сэр Шавис превращался в мудрого и рассудительного человека.

И все же, как мне кажется, он неправ: империя изменила северян намного сильнее, чем они сами думают, — вряд ли древний предводитель рода Рыси стал бы относиться к сородичам так, как это делает феодал граф Туммо в отношении тех, кто родился в бедности и безродности. Догадаться о том, каким родом управлял граф, было нетрудно, лишь взглянув на его герб с рассерженной кошкой.

Только сейчас я осознал, что на гербах моих спутников было очень мало мифических животных, которые так нравились рыцарям севера и центра империи. Казавшаяся мне до этого монолитной империя была не такой уж однородной, и подводных камней здесь хватало в избытке.

Несмотря на все недостатки, граф мне нравился. Этот мир пока не отравлен цивилизацией и еще способен производить на свет чистых и честных людей, которые на Земле, увы, были уже редкостью. Даже то, что творили на войне худшие из них, больше объяснялось животными инстинктами, чем отклонениями в пересыщенной психике цивилизованных извращенцев.

— Граф, я надеюсь, когда-нибудь мы сможем не торопясь посидеть за партией в «битву» и под хороший эль обсудить тонкости человеческой души.

Наши уважительные поклоны зеркально повторяли друг друга, и мы расстались если не друзьями, то очень хорошими знакомыми.

Граф оказался прав — еще до прихода в лагерь основных имперских войск генерал получил приказ отправить всю конницу в расположение дворянского ополчения империи.

Через три дня после памятного разговора мы увидели вдали какое-то марево. Жара летних дней повсеместно перемещала огромные массы воздуха, а над местом, где столпились десятки тысяч людей, это движение создавало нечто похожее на мираж.

В свое время меня поразил сборный лагерь легионов под городом Койсум. В лагере имперского корпуса людей было намного больше, а вот порядка меньше. Конечно, это не «табор» революционеров лесного герцога, но до привычного порядка легионов этой сборной солянке из легионеров и рыцарей было далеко — слишком уж много их здесь собралось.

В этом подобии маленького города были свои улицы, проспекты и даже площади. До центральной площади перед огромным шатром маршала империи барона Хордоя мы добирались добрых полчаса, и это учитывая то, что нас с генералом сопровождали лишь по двое охранников, а остальное войско осталось на границе лагеря.