О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

Княгиня ахнула и схватилась за щеки. Тотчас была забыта провинившаяся служанка, гнев, какие-то посторонние мысли о хозяйстве…

— Но ведь и у меня случилось точно то же самое! Стоило лишь мне прикоснуться к тебе, погладить твои золотые кудри… Да, ты, прав, пойдем, сын мой…

В тишине сада, нарушаемой лишь пением сверчков и шелестом листвы… да еще фырканьем, урчаньем, шуршанием, почесыванием, проламыванием сквозь кусты неугомонного Гвоздика, неспешно прогуливались мать и сын. Зато, с таким сопровождением, оба они могли быть совершенно уверены, что никто их не подслушает…

— …И он по-прежнему в силе, по-прежнему строен?

— Не знаю, как по-прежнему, дорогая матушка, ибо я знал его только последние пять лет, но подтверждаю точно: благополучного жира, свидетельствующего о почтенном возрасте и безмятежном быте, он так и не накопил. Я бы сказал, что он не толще моего, но гораздо крепче меня и шире в кости.

— Да… Боги! Как же он опростился… Кто бы мог подумать… Вот оно, беспощадное время! Голубая кровь, самый лихой меч Империи, умница… и погряз в этой толстомясой бабище. Немытой, неграмотной… Она жирна?

— Она в теле… Но…

— Но — это слово, бегущее впереди возражения. Ты намерен возразить мне, сын мой?

Лин упрямо сдвинул брови и остановился посреди песчаной дорожки.

— Матушка. Я никогда не посмею думать и говорить дурно о той, кто многие годы была ко мне бесконечно и неизменно добра, не считая усилий и не надеясь на выгоду. Тебя ведь не было со мною, а она согревала, когда мне было холодно, и утешала, когда мне было горько… Ничего не зная обо мне, для себя ничего не требуя и не прося взамен. Да, она неграмотна, но она никогда не притязала быть более важною, нежели простая приходящая служанка, а все-таки значила гораздо больше и для меня, и для Снега.

Княгиня взглянула на Лина и увидела, что он — точно такой же сын своего отца, как и Дамори: любящий, внимательный, почтительный, но — твердый, как жало меча, когда речь идет о важном, или о том, что он считает важным. И княгиня отступила, как всегда вынуждены отступать женщины в этом суровом мире, всецело принадлежащем суровым мужчинам.

— О да, ты прав, Кари, защищая честь пусть даже такой… Защищая честь и доброе имя женщины… никак не запомнить имя… которая бескорыстно заботилась о моем дорогом сыне. И все же не так я представляла себе одиночество и сердечные терзания одного из лучших дворян государства… А что он еще обо мне говорил?.. кроме того, что я была не такая, как все…

— Он говорил, матушка, что любовь к тебе, как стилет, вонзилась в его сердце по самую рукоять. И что не было защиты от этого удара, и что он не помышлял о защите и никогда больше не искал иной любви.

— Тем не менее, сумел утешиться… Все, мой сын, довольно об этих пустяках… Надеюсь, он дал тебе образование не только в том, как больнее рубиться мечом и секирою, да как правильнее вспарывать брюхо несчастным оленям? Имеешь ли ты представление о музыке, о поэзии?

— Не сказать, чтобы я хорошо в этом разбирался, матушка, особенно в музыке я слаб. Но он рассказывал мне множество баллад и историй, а также позволял читать книги.

— Книги? Ты любишь читать книги? Изумительно!

— Да, матушка, у Снега… у рыцаря Санги Бо громаднейшая библиотека, насчитывающая более четырехсот отдельных произведений. А некоторые из них так велики, что целиком размещаются не на одном, а на трех обычных свитках, заполненных письменами до отказа!

— Это… это… да, великолепно. И что же, среди этих свитков были не только ученые трактаты, но и произведения, принадлежащие поэзии и сказаниям?

— О, да, матушка! И я все их читал!

— Назови некоторые, на свой выбор?

— «Пресветлый Галори и три девы из озера», «Смерть оказалась бессильна против двух любящих сердец», «Славные подвиги паладина храма Земли рыцаря Омоти», «О том, как Судьба повенчала достойных»…

— Про паладина Омоти я не читала, а остальные знаю хорошо.

— Ты, матушка???

— А что же ты думал, что твоя мать сидит в самом дальнем углу Империи, как последняя крестьянка, и ничего не знает, ничего не видела, слепая, глухая, неграмотная… нагуливая жир в теле?..

— О, нет! Я уверен, что вернись ты ко двору — немедленно затмишь, словно их не было, всех придворных красавиц!

— Нет, увы, нет. Когда-то государыня дарила меня своею дружбой и называла меня милая Ореми, и поверяла мне все свои тайны… Однако я вышла замуж, удалилась в поместье, а сердца властителей переменчивы, как, впрочем, и у нас, грешных… И годы идут. Я ведь почему позволила себе подвергнуть тебя этому бесцеремонному допросу, мой дорогой сын…

— Матушка…

— Помолчи, мой милый, дай мне собраться с мыслями… И тем временем спаси от своего безобразника хотя бы эту мою любимую цветочную клумбу, она вовсе не желает превращаться в нору… Благодарю. Итак, весть о твоем чудесном возвращении уже дошла до Дворца, а князья Та-Микол — вовсе не такой род, чтобы даже при императорском дворе остаться незамеченными среди сонма остальных придворных. Ты будешь представлен Их Величествам, и, вполне возможно, останешься при дворе.

— Матушка, но я вовсе не…

— Терпение, сын мой, позволь мне сказать несколько слов, не перебивая меня, хорошо?

— Да, матушка, извини.

— Твое положение обязывает продолжить образование и воспитание. Хотим мы того или нет, но ты должен будешь освоиться с современным дворцовым этикетом, это неизбежно. Я глубоко уверена, что дворцовые нравы не испортят тебя, не вовлекут в пучины… ненадобных страстей… Я буду рядом некоторое время, вместе с тобою поеду в столицу, у нас там порядочный дом для жилья и представительства.

— Ты поедешь со мною? Это меняет дело, и я согласен с радостью.

Княгиня едва удержалась, чтобы не обнять своего младшего сына и не заплакать у него на груди, и это были бы светлые слезы, без горя, от полноты чувств.

— Уж я сумею защитить тебя от того, против чего бессильны луки да секиры, а именно от женского кокетства и коварства. Уж на тебя-то там найдутся охотницы, в изрядном количестве. Но с помощью богов и разума, я уверена, мы сумеем найти и выбрать достойную тебя невесту…

Лин покраснел так густо, что даже в темноте сада это стало заметно.

— Но, матушка! Я ведь уже рассказывал тебе о том слове, которое связало меня и Уфину. И никакие другие невесты мне не надобны!

Княгиня Та-Микол прикрыла на миг глаза и закусила губу, чтобы не улыбнуться явно и не обидеть сына…

— Разумеется, мой дорогой. Никто из нас не собирается тебе препятствовать. Но… ты ведь не будешь возражать… на тот случай, если вы не сумеете найти друг друга… или кто-то из вас… передумает… Ты же понимаешь, что пять прошедших лет в вашем возрасте — это как сто и больше — в нашем. Поэтому, я, не мешая твоим чувствам и твоим обещаниям, буду делать то, что обязана делать для своего сына каждая хорошая мать. Итак, ты грамотен и начитан и сумеешь, когда понадобится, слагать стихи в честь дам…