Константин Асмолов - ФЭНТЕЗИ-2003

«Сегодня», — незамедлительно пришел ответ.

У Париса вдруг задрожали ноги, его охватил звериный страх, безумное желание бежать, скрыться. До него неожиданно дошел смысл этого слова во всем его ослепительном значении.

«Где бы я ни был, что бы я ни делал — до заката я не доживу. Завтра все будет так же, но вот меня больше не будет».

От этой мысли все его тело напряглось в рефлекторном, животном крике: «Не хочу!!!» Огромным усилием Парис собрался и вырвал из себя страх — одним движением, как вырывают гнилой зуб. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять противную дрожь. Страх пропал, осталась лишь тоска.

«Смерть чем-то сродни сну, только больнее. Но одно дело знать, что будет новый день, и совсем другое дело, когда сознание гаснет навсегда. Нет надежды». Эту мысль сменила другая: «А как будут рады троянцы! Ненавистный, страшный, пугающий своей непонятностью принц Парис наконец погибнет… Дети, — усмехнулся он, — будут радоваться, и никто не вспомнит, что именно благодаря мне Троя легко переносит десятый год осады. Стены, спроектированные мной, неприступны. Стратегия — почти непобедима. Благодаря нашей дипломатии со всех концов света к нам идут союзники, греческие шпионы не успевают пройтись по Городу и трех минут, а мои сеют рознь в лагере греков, еще больше ослабляя их. Но держится здесь все только на мне. И стоит мне погибнуть, как они немедленно перегрызутся с соседями и сдадут всех шпионов грекам — чтоб не пришлось платить. Что ж, я не настолько глуп, чтобы считать, что мне удастся победить их вековые предрассудки и суеверия. А царь Приам… Ненавидит меня сильнее остальных, забыв о том, как во времена его детства одна дружина греков с ходу взяла Трою. Забыл… Но пока я жив — Город будет стоять наперекор всем, и людям, и богам!»

От грустных мыслей Париса отвлек прибежавший раб. Немного отдышавшись, он сказал:

— Господин, Лаокоон просит тебя прийти в храм. Принесли раненых.

— Скажи, сейчас буду.

Раб убежал. Парис неторопливо встал и зашагал к храму Аполлона, где находился госпиталь.

Один из самых древних богов Греции — Аполлон — был богом троянским. Бог света и культуры, бог путешествий — его культ как никакой другой подходил Парису. Недаром все его действия были так тесно связаны с этим богом. Да и на культе Аполлона мы чувствуем отпечаток, который наложила на него личность Париса. Аполлон, как и Парис, охранял стада и предсказывал будущее. Жрецами Аполлона Парис назначил умных, преданных людей, таких, как Лаокоон.

А еще Аполлон был богом-врачевателем. Врачом был и его сын Асклепий.

Недаром клятва Гиппократа начинается словами: «Клянусь Аполлоном-целителем, Гигией и Панагией…»

Парис осматривал раненых. Там, где он проходил, раненым становилось легче дышать, появлялась надежда. Всего несколькими словами он мог вселить бодрость в усталого, волю к жизни — в сдавшегося, дать силу слабому. Казалось, перед ним отступала сама смерть. Но иногда он проигрывал.

«Я знаю, что нужно, чтобы лечить их, но у меня ничего нет… Легче всего было приучить жрецов к правилам асептики — для них это просто еще один ритуал. Удалось наладить и сортировку раненых — элементарную истину военной медицины. Жестокими, воистину драконовскими мерами заставить жителей осажденного города выполнять требования гигиены — это я молодец! Можно вправить вывих, зафиксировать перелом, обработать рану, сделать несложную операцию… Наркоз — молотком по голове. Тьфу! Приготовить десяток-другой лекарств, слабый антибиотик — из плесени. Но что мне делать с этим?..»

Раненый смотрел на него с надеждой и ненавистью. Внезапно он спросил:

— Господин, зачем ты не принял мира?

— Трион, даже если бы я и принял его, мир был бы недолгим. Слишком много ахейцы вложили в эту войну. Теперь их надежда — сокровища Трои.

— Господин, ты же велик, сделай так, чтобы победили мы!

— Против нас боги, Трион. Что бы я ни сделал — это лишь ускорит наше падение, — терпеливо, как ребенку объяснял Парис.

«Зря это я, зачем? Не подумал…»

— Но раз ты не можешь помочь нам, зачем ты здесь, госпо-ди-и… — Неожиданная судорога оборвала воина.

Парис дал Триону морфия, и тот успокоился. Больше ничего сделать было нельзя. Не так давно стали появляться такие раненые — с искаженными лицами, корчащиеся в адских муках долгой агонии. Это началось после появления под Троей Гнилоногого. Его стрелы, начиненные ядом гидры, несли страшную смерть и сеяли ужас среди троянцев. Парис в отчаянии думал: «А я не могу ничего поделать. У меня ничего нет. Человек страшнее яда. Ведь не всегда же Филоктет был Гнилоногим. Таким его сделала жизнь. Его психика надломлена, он озлоблен. Трудно не озлобиться, будучи преданным, брошенным друзьями и проведя десять лет полупарализованным на необитаемом острове. От всего этого можно сойти с ума, а он выдержал. Вынес и второе предательство, и «лечение» Одиссея, когда тот одним ударом меча отсек ему больную ногу. Его трудно винить… но он убивает наших, а я не могу лечить их».

Тени укоротились. Парис посмотрел на солнце.

«Скоро полдень, а у меня еще много дел».

— Лаокоон…

Жрец оторвался от раненого и подошел к двери.

— Безнадежен. Проклятый Гнилоногий!

— Лао, — Парис запнулся, не зная, как начать. — Лао, когда… нет, если меня убьют, ты будешь здесь за меня. Ты знаешь, что делать. Не забудь того разговора. Вряд ли у тебя что-то выйдет — но попробуй. И позаботься о Елене, об этом я прошу тебя особо.

Парис вышел из госпиталя: ему хотелось хотя бы напоследок побыть с Еленой. В ее покоях как всегда было светло, прохладно и тихо. В углу валялся свиток — одна из книг, которые должны появиться только в будущем. Парис иногда переводил и записывал их для Елены. «Трудно быть богом», — прочитал он на футляре. Это была ее любимая повесть, но, судя по всему, отложили этот свиток уже давно…

Услышав шаги, Елена подняла глаза и грустно смотрела на Париса. Его поразило ее лицо. «Ее нужно предупредить», — подумал он.

— Ну, благородная донна, — начал он бодро и безнадежно фальшиво, — честь имеем доложить — осада идет, а мы сидим в…

— Не надо, Пар, я была в госпитале. Когда это случится?

— Не сейчас, но…

— Ради Аполлона, не надо. Я выдержу.

— Сегодня.

— Когда?

— Вскоре после полудня.

— Значит, всего час… Через час ты уйдешь, а я опять останусь безнадежно одна в этом мире. Ты был единственным, с кем я могла быть собой, с кем мне не приходилось притворяться. И ты любил меня, ты был тогда во дворце Менелая единственным, кто понял, что скрывается под маской капризной красавицы… И еще ты был единственным настоящим мужчиной в этом детском саду неандертальцев. Что мне делать теперь? Жить долго и счастливо?