Кассандра Клэр - Draco Veritas

Я убеждал себя, что они однажды придут за мной, и мы будем жить вместе в голубом доме с разноцветными комнатами, потому что у Дурслей все было разных оттенков серого, — его голос дрогнул, как было в те времена, когда он ломался. — Я мысленно обставил каждую комнату, наполнив свою игрушками, я давал имена нашим домашним зверюшкам, я все записал, поэтому и не забыл. На самом деле я жил не в темном чулане под лестницей — я жил в том доме, с моими родителями.

Гермиона наклонила голову, пряча от Гарри слезы. Она хотела, чтобы он продолжал.

— Я все записал в старой записной книжке Дадли, — Гарри смотрел на заснеженную поверхность озера. — И, разумеется, однажды утратил бдительность, и дядя нашел и прочел ее. Он выволок меня из чулана, прижал к стене; я до сих пор помню, что он сказал мне: «Твои родители мертвы, мальчик. Они не шпионы и не работают на правительство. Они умерли и никогда тебя не заберут. Они умерли глупой, бессмысленной смертью, и я был бы даже рад, что они умерли, не подкинь они нам тебя. И все твои мечты не вернут их обратно». Вот и все, — он помолчал. — Мне тогда было восемь.

— А записная книжка? — шепотом спросила Гермиона.

— Я сжег ее, — отрезал Гарри. — Я знал, что дядя был прав, и я не мог вернуть их обратно.

— Ты поверил ему? Тому, что они умерли?

— Я знал это. Я видел это в его глазах — у него был вид победителя, а не лжеца, — голос Гарри наполнился отвращением. — Он и вправду был рад, что они умерли. Я его презирал. Однако в «тот» дом я больше не вернулся — его разрушили. Это было тяжело, словно я снова потерял своих родителей, — голос Гарри стал сдавленным и отрывистым. — А потом я попал сюда, и у меня появился настоящий дом. Я узнал, какими были мои родители, узнал, что они любили меня. Они бы гордились мной. Гордились мной… Мир, где бродят и разговаривают призраки, — я думаю, что они смотрят на меня оттуда. И мой отец видит, как я летаю. Мать моя знала, что я встречусь с драконом. Они знают, что я делаю, — день за днем, ведь это немного оправдывает ту жертву, которую они принесли, сумев спасти меня…

— О, Гарри, — зашептала Гермиона. — О, милый мой… Мне так жаль, — снег хрупнул под ее ногами, когда она поднялась и едва не поскользнулась, потянувшись к нему. Он стоял и смотрел на нее — одинокий, словно создавший вокруг себя нерушимый, какой-то особенный мир, и она замерла на его границе, сомневаясь, стоит ли касаться его, хотя вторая ее часть кричала от боли и желания обнять, прижать его к себе крепко-крепко. — Тебе не надо было делать этого… Я знаю, ты пытался объяснить мне свою отчужденность, я знаю — ты думал о своих родителях — а как иначе? А я была такая эгоистичная, думала об учебе и карьере, — мне даже в голову не приходило, что это могло быть для тебя… — мысль о том, что они не увидят твой выпускной, не узнают, что ты стал членом команды, что ходил на свадьбу к Сириусу… О, Гарри, ведь это же такая важная часть твоей жизни, и если сейчас ты скучаешь о них все больше… — голос ее оборвался. — Ты это хотел сказать?

Он смотрел на нее, и в его зеленых глазах промелькнул какой-то непонятный сумрак.

— Да, что-то вроде того, — тон его был таков, что в ней тут же поселилось чувство, что ее занесло совершенно не в ту сторону, и она абсолютно не поняла, что он пытался донести до нее. Она ощутила себя ужасно бестолковой, какой-то внутренний голос шепнул ей, что она не в силах излечить его от этой темноты: она для этого слишком юна, а темнота слишком огромна. Однако она любила его — любила настолько сильно, чтобы понять и помочь ему, — решительно заявила она себе. Но всей ее любви, такой огромной и всеобъемлющей, могло и не хватить…

— Гермиона, — позвал он ее странно-отчужденным голосом, — о чем ты думаешь?

Она вздохнула:

— Все эти годы с Дурслями… Было бы совсем неудивительно, если бы ты вырос эгоистичным, себялюбивым. Или злобным и мстительным. Но ты не такой: ты редко сердишься, имея на то полное право, ты не жалеешь себя. У тебя было такое детство, что ты мог стать совершенно ужасным человеком, — а вместо этого ты стал самым лучшим из всех, кого я знаю. Ты сам сделал себя таким человеком. Я имею в виду то, что сказала тебе на первом курсе: ты великий волшебник, но ты прекрасный человек, а это куда важнее. Я восхищаюсь тобой, Гарри. И всегда тобой восхищалась.

Он склонил голову, и она не заметила выражения, скользнувшего по его лицу:

— Нет, — сипло произнес он, — я вовсе не так хорош, как ты…

Она рассмеялась:

— Так ты помнишь, — она шагнула вперед, и он, вскинув голову, взглянул на нее. Она легонько коснулась его лица, и он устало прижался щекой к ее раскрытой ладони. — Я так волновалась за тебя, я не хотела, чтобы ты знал, что я плакала.

— Я знаю, — тихо произнес он. — Ты была первым человеком в моей жизни, который плакал от любви ко мне.

Она покачала головой:

— Уверена, что не первым.

— Первым, которого я помню, — он крепко сжал ее запястье. — Не знаю, что бы я делал без тебя? Что бы?

Его тон напугал её, она пыталась заглянуть ему в глаза, но он обессилено прильнул к её плечу и спрятал от неё свое лицо. Она поцеловала его куда смогла дотянуться — в висок  — черные волосы закрыли его лицо и скользнули под ее пальцами. Мягкие волосы, похожие на черный шелк.

— Гарри, — прошептала она, — ты никогда не должен покидать меня. Никогда.

Она почувствовала, что он вздрогнул под ее руками, поднял голову с плеча и улыбнулся. Сама не зная почему, она не смогла до конца поверить этой улыбке.

— Я знаю, — произнес он, — однако мне надо на тренировку. По-моему, мы не слишком подготовлены к сегодняшнему матчу и мне… нужно идти.

— Ладно, — она отпустила его. — И — больше ничего?

Он покачал головой:

— Нет. А ты — что ты хотела мне сказать?

Она сглотнула комок в горле:

— Ничего. Просто…

— Что?

— Я уже не увижу тебя до игры, — соврала она, проклиная себя, — удачи.

Он взглянул на нее, видя, что она что-то скрывает, присмотревшись к нему, она ощутила то же самое. Пропасть все еще стояла между ними — и не было моста, чтобы пересечь ее. Склонившись, он коснулся губами ее щеки:

— Увидимся.

— Увидимся, — прошептала она и зажмурилась, чтобы не видеть, как он уходит.

* * *

— Думаю, об этом все, — Рон перевернул пергамент, поднял глаза и кашлянул. — У кого есть вопросы?

Пенси Паркинсон подняла руку:

— А что насчет наших альбомов? — спросила она, и вращающийся круг стал зеленым.

Рон с недоумением посмотрел на нее, а потом снова опустил глаза к пергаменту на столе.