Забираю вас себе! - Тина Солнечная

class="p1">Талмер и Мэй уехали — долго меня обнимали, целовали, каждый по-своему. Один — с привычной нежностью и капелькой озорства, второй — с чуть более тревожной серьёзностью. На прощание Мэй сжал меня в объятиях так крепко, будто не хотел отпускать вовсе.

— Только попробуй не скучать, — прошептал он мне в волосы.

— Попробую, — усмехнулась я, уже зная, что вряд ли получится. Этот циск прочно засел в моем сердечке.

А Талмер, конечно же, заверил, что вернётся с подробным отчётом, с подарками и с жаждой новых поцелуев. Подмигнул, обнял, уехал.

И вот — тишина.

Пару дней без них выдались... как-то неожиданно обычными. Я занялась бытовыми делами: разобралась с записями по ферме, пересмотрела счета, сделала ревизию в кладовой, наладила пару мелочей в доме. Удивительно, сколько всего может накопиться, пока ты занят судьбами мира и собственной душевной жизнью.

Я почти не пересекалась с Томрином, Исом или Марисой — как будто мы хороводно обходили друг друга по разным траекториям. Он, вероятно, всё ещё переваривал разговор. А я — честно — давала ему на это пространство. Так было проще.

С Кайреном было... ещё тише. Он вообще пропал с горизонта, и я не знала, то ли он обижен, то ли занят, то ли просто не хочет лишнего взаимодействия. И, впрочем, пусть. Я тоже не искала встречи. Внутри было странное ощущение — не злость, не обида, а скорее... выжидание.

Так что я жила своей жизнью. Чуть более скучной без любимых мужей. Чуть более тихой — но, пожалуй, мне это было даже на пользу.

Очередное утро началось необычно.

Я как раз просматривала бумаги в кабинете, когда дверь тихонько отворилась, и внутрь вошёл Томрин. Он держал в руках письмо.

— Доброе утро, Лея, — сказал он и, прежде чем передать конверт, внимательно на меня посмотрел. — Могу я?

— Можешь, — кивнула я, зная, что он хочет снова проверить, я ли это. Магия слабо коснулась меня — щекотно, как ветерок по коже. Я фыркнула. — Уже вошло в привычку?

— Лучше проверить, чем потом жалеть, — пожал плечами он, протягивая письмо. — Оно пришло утром. Решил сразу принести тебе.

Я разорвала печать и развернула лист. Почерк был витиеватым, стиль — вычурным. Я пробежалась глазами по строчкам... и поняла, что ничего не понимаю.

— Эм… ты можешь мне помочь? — подняла я глаза на Томрина. — Я не совсем уверена, что вообще поняла, о чём это.

Он взял письмо, пробежал его взглядом и хмыкнул.

— Это подруга Таши. Пишет, что собирается заехать в гости. Точнее, не просто собирается — она уже выехала.

— У Таши были подруги? — я искренне удивилась.

— Эта живёт в соседнем королевстве. Видятся они редко. Раз в год, может быть, — он пожал плечами. — Так что… да. Это должно было когда-то произойти.

— А эта подруга…

— Такая же садистка, как и Таша, — сухо кивнул он.

Я поджала губы.

— Она же поймёт, что я не Таша.

— Если не устроишь ей шоу с наказаниями, пытками и каким-нибудь особо изощрённым развлечением — да, поймёт, — ответил Томрин без тени иронии.

Я в ужасе уставилась на него.

— Надо отказаться от визита. Срочно.

— Таша бы не стала, — мягко возразил он.

— Но я не она. Я не хочу причинять вам боль. Ни вам, ни кому-либо вообще.

Он вздохнул, подошёл ближе и неуверенно обнял меня. Почувствовав, что я не возражаю, крепче прижал к себе.

— Я знаю, мышонок.

— Почему ты так меня называешь? — спросила я тихо, уткнувшись носом ему в грудь.

— Тебе не нравится?

— Нравится. Просто непонятно.

Он чуть усмехнулся.

— Потому что ты такая милая. Тебя хочется приласкать, прижать к себе, спрятать… Вот и пришло в голову. Если хочешь, перестану.

— Нет, не надо. Мне нравится.

Небольшая пауза.

— А я… нравлюсь тебе? — тихо спросил он, почти шёпотом.

Я подняла взгляд и встретилась с его глазами.

— Да, Том. Очень.

Он не ответил. Просто медленно наклонился ко мне — и наши губы встретились. Его поцелуй был тёплым, нежным, сдержанным, как будто он боялся спугнуть что-то важное. Я прижалась к нему крепче, отвечая с такой же осторожной нежностью.

Но тёплая нежность не могла продолжаться вечно.

Стоило мне чуть приоткрыть губы, как он тут же углубил поцелуй — стал жаднее, жёстче. Его ладони прижались к моей талии, и я почувствовала, как он будто пытается впитать меня в себя, слиться плотнее, ближе.

Я застонала тихо, едва слышно, и это будто сорвало с него остатки сдержанности. Он развернул меня так, чтобы я оказалась у него на коленях, и накрыл мои губы снова — уже с жаром, с огнём, с желанием, которое он больше не пытался прятать. Его язык нашёл мой, поцелуй стал влажным, глубоким, абсолютно бессовестным. Внутри у меня всё затрепетало, свело живот, сердце колотилось где-то в горле.

Его пальцы легко прошлись по моей спине, скользнули под тонкую ткань сорочки, изучая кожу. Я задохнулась и прижалась к нему сильнее, чувствуя, как пульсирует между нами нечто большее, чем просто страсть.

— Таша, — прохрипел он, чуть отстраняясь, чтобы вдохнуть воздух, но не отпуская меня. — Ты понятия не имеешь, как сильно я этого хотел.

— Может, и имею, — прошептала я и сама потянулась к его губам.

Он усмехнулся в поцелуе, и всё, что было мягким и нежным, обратилось в жаркое, захватывающее, увлекающее за собой с головой. Его ладони сомкнулись на моей талии, он прижал меня к себе, как будто боялся, что я исчезну.

Он дышал тяжело, поцелуи становились всё глубже, горячее, словно он хотел утонуть во мне, и утащить за собой.

Его руки будто зажгли мою кожу — жарко, властно, требовательно. Он не спрашивал разрешения, но и не был грубым. Всё было слишком естественным, слишком правильным, будто именно так и должно было быть между нами. С каждой секундой он терял остатки самообладания, и я — вместе с ним.

Когда ткань между нами исчезла, я даже не успела смутиться. Томрин смотрел на меня так, будто видел впервые. Глубоко. Почти благоговейно. И — голодно. Его ладони трепетно провели по моим рёбрам, скользнули вниз, исследуя и запоминая, как будто каждый мой изгиб был важен.

— Ты такая… светлая, — выдохнул он, и я поняла, что он не о коже и не о волосах. — Я и не знал, что могу желать кого-то так.

Я потянулась к нему, целуя шею, плечи, ощущая, как дрожит подо мной его тело. Вскоре между поцелуями не осталось пауз. Только дыхание, стоны, прикосновения — и жар, разгорающийся в центре наших