О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Еще бы! — отвечал ему верный Гвоздик, — вон у меня какие клыки! А когти!..

— И когти… Но все они, друг мой непоседливый, не единственные и не исчерпывающие признаки ума… Кто там?

У Гвоздика едва шевельнулись чешуйки на хребте и опали: свои, это Риморо, шут, который почти неотлучно при нем. Лин ничего не мог припомнить из своего княжеского детства, включая и веселильные выходки старого шута у своей колыбели, но его бдительности и осторожности были предъявлены две надежные верительные грамоты: отзыв двух сердец, его и Гвоздика. Двух дней не прошло, а шут уже по-свойски разговаривал с Гвоздиком и даже дерзал касаться морщинистой лапкой его загривка. Гвоздик урчал в ответ, помигивая когтями и клыками, но по-доброму урчал, без гнева, уж Лин это чуял точно. Лин в корне пресек все попытки шута фиглярстовать, потчевать его своими выходками и гримасами, но зато часами, особенно в пути, разговаривал с ним, расспрашивал о людях, о местных обычаях, об истории княжества и рода… Старик отвечал как умел, а разум у него был по большей части острый, память надежная.

— Но мне трудно называть тебя просто Кари, сударь, мой господин! Старик услышит — прибьет меня!

— Как это прибьет, если он волею своей отдал тебя ко мне в свиту? И как это он прибьет — за выполнение моих приказов? Ты не прав, Римо, батюшка — человек слова. И он далеко.

— Это — воистину, это верно, он человек чести и данного слова. Да, вот — бока мои боятся, моей головы не слушаются. Конечно, я буду звать тебя Кари, сударь, мой господин, а все же лучше не вынуждать меня делать это при твоем отце. Да и при твоей сиятельной матушке, если уж честно. Она, прямо скажем, ни от кого не терпит фамильярности.

— А за что ее зовут Гроза?

— А откуда ты знаешь? С чего ты взял? А?..

— Ты же мне сам рассказал вчера. Чего всполошился, я же не выдам. Итак?

— Она справедлива, спору нет. И милосердна к малым сим. Например, ни разу в жизни я не подвергся наказанию от ее сиятельной руки, хотя иной раз и было бы за что… Однако добра и нежна она бывает только в присутствии одного-единственного человека на земле — твоего отца. И сына своего любит, который старший брат тебе, но… словно бы она опасается испортить его проявлением нежности. Но он уже суровый взрослый муж, что ему все эти женские сюси-пуси… А со всеми остальными пресветлая госпожа Ореми — грозная владычица, справедливая, но хладная. Нет у нее любимцев среди слуг и служанок, нет у нее подруг среди окрестных дворянок или при дворе. И когда в ней бушует непогода — всё вокруг трепещет, моля о скорейшем прекращении молний, дождя и грома… Только твой сиятельный отец и твой старший брат свободны от проявления гнева ее.

— А она какова?.. Ну, внешне?

— Она необычайно красива, сто раз это повторю. Ведь она не старая еще, она более чем на сотню лет моложе твоего отца… Но боги не дали ей радости обильного материнства, вас только двое у нее. А казалось, что и вовсе один… Сударь, мой господин! Тебе, верно, прискучило идти рядом с моею повозкой, нюхать хвосты этим клячам.

— С чего это ты взял?

— С того, сударь, мой господин, что верный Гвоздик твой уже не стесняясь завывает и который раз уже пытается процарапать когтями твой камзол. Взбирайся на своего вороного коня…

— Ого! Чери, слышала? — теперь ты конь!

— Прости, княжич. Седлай кобылу, да скачи вперед, да поохоться вволю, а я пока посплю. Впрочем, пусть не как я, а как ты скажешь, я всегда рад служить.

— Ты прав, проедусь чуточку, разомнусь… Долго нам осталось?

— Еще два дня, а на третий — будем в землях твоего батюшки. А не обоз — так ты бы уже дома был.

— Да… Отец запретил. Он говорит, что твердый характер и неспешность в страстях — вот обязательные спутники рыцаря. Не все, но — обязательные. И Снег тоже утверждал. И они правы, но я… бегом бы мчался, быстрее моей Черники в сто раз… И она красива, да?

— Очень. И ты похож на нее…

Главная зала в старинном родовом отцовском замке была битком забита: окрестные дворяне и высокопоставленная челядь заполнили ее с утра, все хотели быть свидетелями чуда, и ни старший сын князя, Дамори Та-Микол, ни даже сама госпожа Ореми Та-Микол, не посмели воспрепятствовать любопытству своих поданных, вассалов и соседей, подобная закрытость была бы не по имперскому обычаю, и считалась бы чрезмерною даже для гордых и надменных князей Та-Микол.

Князь подробно объяснил сыну, каков будет его путь от ворот замка в главный зал, где и кого он встретит на пути, какими словами и жестами должен он ответить на приветствия и доклады, даже начертил ему карту замка и путь, чтобы Докари нигде не запнулся, не выказал неуверенности и смущения, а вел себя как воин и дворянин.

А Лин подвел отца, не выдержал характер… Хорошо хоть, хватило соображения и памяти оставить Гвоздика во дворе, привязанным на поводок, и со строгим приказом вести себя хорошо. То есть, почти весь путь, от подвесного моста до вторых дверей в замок, он шел уверенно и чинно, не спеша, с необходимыми кивками, так, что даже старик Риморо следовал за ним, не отставая и без одышки, а потом… Лин и сам не помнил, как он не выдержал, сорвал с себя шлем и плащ, и побежал вперед, сквозь небольшую анфиладу комнат, подбежал — и сам, собственноручно распахнул настежь дубовые двери в зал…

Столько народу в зале — и полная тишина!

Свою мать он узнал сразу, вот именно такою он ее и представлял… Она такая… такая…

— Матушка! — У Лина от волнения и счастья подкосились ноги, и он грянулся на колени прямо у входа, не в силах долее бежать и даже стоять. От удара стальных наколенников об пол брызнули каменные крошки, присутствующие в зале ахнули, заранее восхищенные всем увиденным… И грозная княгиня тоже поддалась всеобщему волнению, вдруг утратила величавость, подхватила тяжеленные юбки и как девчонка побежала навстречу. Все смешалось с этого мига и пошло наперекосяк, не по этикету. Светлейшая госпожа княгиня плакала в голос и прижимала к груди голову своего утерянного и теперь найденного сына: руками, глазами, памятью, сердцем мать чувствовала и понимала: это он, он, он!..

Наконец Дамори Та-Микол, единственный в замке сохранивший хладнокровие, пробился сквозь тупую и беспорядочную толпу… Это в своем-то собственном замке, среди слуг и вассалов!.. Тем не менее, молодой князь, не раздражаясь и не крича, протиснулся к центру событий, двумя короткими приказами расширил до приличного круг свободного пространства и поклонился своим родным: матери и вновь обретенному младшему брату.

— Госпожа моя матушка, дорогой мой брат!..

Княгиня опомнилась первая и попыталась взять себя в руки: