Дэниел Абрахам - Тень среди лета

— Так значит, ты решил удалить ее с доски, — проговорил Бессемянный. — Несчастный случай с черепицей.

— Черепицу я не заказывал. Только чтобы все выглядело правдоподобно.

— Ты не говорил им не трогать Маати?

— Говорил! Но эту парочку теперь водой не разольешь. Мои люди… не утерпели. Решили, что смогут все сделать, не навредив мальчишке.

— Они просчитались.

— Знаю. Больше этого не повторится.

Андат скользнул вперед и сел на стол рядом с лампой. Марчат невольно попятился. Андат переплел бледные пальцы и улыбнулся. Его лицо в этот миг было исполнено такой невыразимой красоты и такой злобы, что его никак нельзя было принять за человеческое.

— Если бы Маати погиб, — произнес Бессемянный глухим, как далекий гром, голосом, — все посевы в Гальте завяли бы. Все коровы и овцы не принесли бы потомства. Ваш народ бы вымер. Ты это понимаешь? Не помогли бы ни угрозы, ни уговоры. Просто так вышло бы, и никто бы даже не узнал, почему. Этот мальчик для тебя — самое ценное, потому что пока он жив, твой народ вне опасности.

— Ты шутишь, да? — спросил Марчат, уже зная, что андат совершенно серьезен. Ему стало дурно. Он покачал головой и принял позу согласия, которая, как он надеялся, могла увести разговор подальше от этой темы. Сейчас беседа все больше напоминала хождение по краю пропасти. — Нам нужен план. Что делать в том случае, если Амат затеет разбирательство перед хаем. Если мы не подготовим защиту, она, чего доброго, сумеет его убедить. Собаку на этом съела.

— Да. Я всегда ею восхищался.

— Итак, — продолжил Марчат, садясь и поднимая глаза к нависшей над ним тени. — Что мы предпримем? Если она раскопает правду и ее докажет?

— Я буду делать, что мне велят. Я же раб. Приказывают — подчиняюсь. Ну, а тебе отрубят голову и член и отошлют это все в Верховный Совет Гальта — вот, мол, из-за кого целое поколение гальтских младенцев погибло недоношенными. Конечно, это лишь предположение. Хай может быть милостив. — Бессемянный ухмыльнулся. — Как говорится, и камни умеют плавать, хотя я не стал бы особенно обольщаться.

— Все не так уж плохо! Если ты скажешь, что Ошай и его люди…

— Не выйдет. — Андат отмахнулся от него, как от лишней чарки. — Если дело дойдет до суда, я расскажу им все, что знаю.

Марчат рассмеялся — не смог удержаться. Но, даже смеясь, почувствовал, как кровь отливает от лица. Бессемянный по-птичьи склонил голову набок.

— Не сможешь! — произнес Марчат. — Ты увяз в этом не меньше меня.

— Брось, Вилсин-кя. Что они мне сделают? Я кровь, питающая их город. Если наш заговорчик выплывет наружу, платить будешь ты, а не я. Славно мы потрудились, славно. Как вспомню Хешаеву физиономию, когда этот выкидыш упал в таз… в общем, не зря мы потратили столько месяцев. Затея удалась. Только не думай, что мы теперь братья навек. Я начал новую игру с новыми фишками. И тебя в ней нет.

— Ты это не всерьез! — опешил Вилсин. Андат встал, скрестив руки, и посмотрел на пламя лампы.

— Любопытно было бы уничтожить целый народ, — проговорил Бессемянный, казалось, больше самому себе. — Правда, не уверен, как Хешай это воспримет. Но…

Андат со вздохом повернулся, шагнул к креслу Вилсина и опустился перед ним на пол. Бледная рука легла ему на колено, а злая усмешка сверкнула кинжалом, небрежно приставленным к горлу. Марчату почудилось, будто андат пахнет дымом курений и пеплом.

— …но, Вилсин-кя, больше не заблуждайся на тот счет, будто ты или твое племя для меня что-то значат. Наши пути разошлись. Ты меня понял?

— Ты не посмеешь, — произнес Вилсин. — Мы вместе начали это — ты и Совет. Разве тебе в чем-нибудь отказали?

— Нет. Пожалуй, нет.

— Тогда ты нам кое-чем обязан, — продолжил Вилсин и тотчас устыдился отчаяния в своем голосе.

Андат обдумал его слова, затем медленно встал и принял позу благодарности с оттенком прощания и насмешки.

— В таком случае вот тебе моя признательность. Вилсин-тя, ты был изворотлив, себялюбив и близорук как блоха, но для этой работы я не нашел бы лучшего инструмента. За это тебе спасибо. Навредишь Маати еще раз, и твой народ умрет. Помешаешь моим планам, и я расскажу Амат Кяан всю правду — облегчу ей задачу. В этой игре тебе нет места, человечишка. Ты до нее не дорос, так что не лезь.

Сон, если только это ей приснилось, был мучительным и отрывочным. Лиат мерещился чей-то плач — она еще подумала, что плакали от боли. Но болело у нее, а плакал кто-то другой. Потом она оказалась у стен храма в грозу, и все двери были заперты. Звала-звала, но никто не отпирал. Вместо капель застучали градины, они становились все больше, пока не выросли с детский кулак, а ей ничего не оставалось делать, кроме как свернуться калачиком и подставить затылок и шею их ледяным ударам.

Проснулась Лиат — если только этот подъем из обморочных глубин был пробуждением — с головной болью. Она лежала в чужой кровати из дерева и латуни, в незнакомой, но богато обставленной комнате. Из-за открытых ставень налетел ветерок и всколыхнул шелковый сетчатый полог. Запахло дождем. Кто-то рядом хрипло кашлянул. Лиат резко обернулась, и от шеи до живота ее пронзила острая боль. Она зажмурилась, стараясь перетерпеть ее, а открыв глаза, увидела у кровати поэта — Хешая — в позе извинения.

— Я не заметил, что ты проснулась, — сказал он, робко улыбаясь лягушачьим ртом. — Иначе предупредил бы, что я здесь. Ты во Втором дворце. Я бы отнес тебя к себе, но отсюда ближе к лекарям.

Лиат попыталась ответить позой дружеского прощения, но обнаружила, что правая рука забинтована. Надо было понять, где она и как сюда попала. Что-то произошло… сначала чайная с Маати, а потом… что-то еще. Лиат прижала левую ладонь ко лбу. Вот бы боль ушла и дала ей подумать… Послышался шелест отодвигаемой ткани, и матрац слева от нее просел: поэт опустился на кровать.

— А Маати? — спросила она.

— С ним все хорошо, — ответил Хешай. — Тебе досталось больше всех. У него было легкое сотрясение, и кусок кожи над ухом осколком срезало. Лекарь сказал, небольшое кровопускание мальчишкам даже на пользу.

— Что случилось?

— О боги! Конечно, ты же не знаешь. Две черепицы упали. Утхайем взыскал пеню с хозяина усадьбы за то, что тот не починил вовремя крышу. Твоя рука — осторожно! — забинтована не зря: там перелом. Когда в Маати узнали ученика поэта, вас обоих доставили во дворец. Вот уже три дня вы под присмотром у личных лекарей хая. Я сам их сюда вызвал.

Лиат с трудом следила за его речью. Слова ускользали, метались туда-сюда, в голове стоял сплошной туман. Она ухватилась за одну мысль.

— Три дня? Я столько проспала?