Елизавета Абаринова-Кожухова - Царь мышей

Почувствовав, что городской шум все же утомителен для Васятки, привыкшему к тишине и покою Сорочьей улицы, Серапионыч завел своих гостей в городской парк, в ту пору называвшийся Калининским.

В парке тоже шла своя обычная жизнь — садовники поливали клумбы и газоны, ребятишки игрались в песочнице, бабушки судачили на лавочке, на другой лавочке пьяницы «поправлялись» мутноватым «Вермутом» (отчего Калининский парк иногда в шутку называли «Вермутским»), на третьей ворковала влюбленная парочка.

Серапионыч привычно ностальгировал:

— Поглядите, какой цветник — настоящий узор из маргариток, анютиных глазок и настурций. И каждый год что-нибудь новенькое придумывали. В семидесятом к столетию Ильича даже высадили клумбу в виде его портрета. А сейчас посадят, чего под руку попадется — и никакого вида, никакой эстетики… Давайте я вам лучше покажу скульптуру жеребенка, в наше время вы ее уже не увидите — воры цветмета постарались.

Следуя за доктором, Надя и Васятка свернули с главной аллеи, потом повернули еще раз и оказались на неширокой дорожке, выложенной квадратными плитками. Главная аллея осталась чуть в стороне, обозначенная стенкой аккуратно подстриженного кустарника. Там, где стояли скамейки, стена делала изгибы.

Вдруг доктор как-то резко замолк и прислушался — ветерок донес до его чуткого уха какие-то звуки из того места, где по излому кустов с торчащими сверху двумя макушками голов угадывалась скамейка.

— Знакомые голоса, — озабоченно проговорил Серапионыч.

— Ну, ничего удивительного, — усмехнулась Надя, — вы же с пол-города знакомы.

— Помните, у покойного… хотя нет, здравствующего Булата Шалвовича есть такая милая песенка — «Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век»? — спросил Серапионыч. И сам же ответил: — Так вот, друзья мои, улицу, город и век перепутали не одни мы.

Надежда прислушалась. Слов было не расслышать, но голоса она узнала почти сразу. В приятном низком голосе нельзя было не уловить «установочных» интонаций Каширского, а резкий женский говор, вне всякого сомнения, принадлежал Анне Сергеевне Глухаревой.

Парочку авантюристов узнала не только Чаликова — эти голоса хорошо запомнил и Васятка, хотя слышал их всего раз, в Боровихе, когда Анна Сергеевна пыталась «наезжать» на Патапия Иваныча, а в итоге оказалась в куче навоза.

— Давайте я их подслушаю, — первым сориентировался Васятка.

— Только осторожно, чтобы, не дай бог, они тебя не заметили, — забеспокоилась Надя. — Погоди, возьми вот это. Нажмешь на красную кнопочку, а когда закончишь подслушивать, то нажмешь еще раз.

С этими словами Чаликова извлекла из сумочки диктофон и вручила его Васятке.

Васятка быстрой перебежкой подкрался к скамейке и затаился под кустами. А Серапионыч провел Надежду чуть вперед, где на траве резво скакал бронзовый жеребенок, и как ни в чем не бывало стал объяснять ей свое видение замыслов скульптора, с которым, кстати говоря, тоже был коротко знаком. Надя слушала, кивала, даже задавала какие-то вопросы, но время от времени косила взор в сторону Васятки.

Если Серапионыч остался в своем «вечном» сюртуке, дополнив гардероб соломенной шляпой и сменив ультрасовременные кроссовки на более созвучные эпохе туфли, то Надя и Васятка переоделись, что называется, самым кардинальным образом. Для этого Серапионыч обратился к соседям с трогательной историей о родственниках с крайнего Севера, которые приехали к нему в гости не то из Норильска, не то из Нарьян-Мара без летней одежды, ибо у них в холодном Ханты-Мансийске о таком понятии, как летняя одежда, никто даже не слышал. Разумеется, сердобольные соседи тут же принесли целую кучу ношеной одежды и обуви, из которой «северяне» могли подобрать наряд «по себе». Надя выбрала строгое темно-синее платье, делавшее ее похожей на учительницу — Серапионыч подтвердил, что именно соседка-учительница его и подарила. Зато с обновками для Васятки пришлось немного повозиться. Сандалии-"босоножки" пришлись как раз впору, нашлась и белая рубашка, которую Надя тут же отутюжила магическим кристаллом. Сложнее оказалось с брюками — их было несколько пар, но все либо велики, либо малы. Впору пришлись джинсы, но выяснилось, что они чуть коротковаты. Тогда Надежда, недолго думая, взяла ножницы и оттяпала по куску на каждой штанине.

— Что вы делаете?! — возопил было доктор. — Или уж режьте побольше — получатся шорты.

— Да это ж последняя мода — «три четверти»! — возмутилась Надя. — У нас в Москве все ребята так носят!

(Правда, Чаликова не уточнила, о какой Москве идет речь: о Москве восьмидесятых, или Москве двухтысячных).

Васятка одел «три четверти» — и остался доволен. А вдобавок Надя еще и повязала ему на шею красный треугольный платочек, так что теперь Васятка, затихарившийся с диктофоном под кустами, очень напоминал героя старого советского фильма, где пионеры разоблачают вражеского диверсанта. Хотя, собственно, так оно и было. Или почти так.

Вскоре Анна Сергеевна и Каширский, вволю наспорившись, встали со скамейки и скорым шагом удалились, а Васятка, выждав некоторое время, вернулся к Наде и доктору.

— Ну и о чем они говорили? — нетерпеливо спросила Чаликова.

— По правде сказать, я толком ничего не понял, — сознался Васятка. — Особенно господин очень уж учено выражался. Но одно ясно — там какое-то злодейство замышляется.

Они прошли к скамейке, которую только что оставили Глухарева и Каширский, Надя перемотала пленку, и из диктофона заслышались знакомые голоса.

КАШИРСКИЙ: — Последний раз прошу вас — одумайтесь, Анна Сергеевна. Ваши действия могут вызвать самые непредсказуемые последствия. Вспомните, как у Бредбери: в прошлом наступили на бабочку, а в настоящем избрали другого президента.

ГЛУХАРЕВА (презрительно): — Ну и топчите бабочек с вашим Бредом, а у меня дела поважнее. Да и вообще, хватит тут сидеть и слова в ступе толочь. Херклафф дал нам один день, и до вечера надо успеть, хоть кровь из носа. А меня вы знаете — я ни перед чем не остановлюсь.

КАШИРСКИЙ (осторожно): — А не кажется ли вам, что это как раз тот случай, когда лучше было бы все-таки остановиться, пока не поздно?

ГЛУХАРЕВА: — Как же! Ежели мы его не замочим, то этот мерзавец так и будет нам гадить. Попомните мое слово — коли дело выгорит, то в Царь-Город мы вернемся уважаемыми и богатыми людьми.

КАШИРСКИЙ: — Почему вы так думаете?

ГЛУХАРЕВА: — Болван! Потому что все наши проекты проваливались из-за него. А если он подохнет двадцать лет назад, то и помешать нам уже не сумеет!