Альмира Илвайри - Крылатая дева Лаэрнике

В шесть вечера был ужин. Я ужинала с монахинями, Лаэрнике сервировали отдельно. В половине седьмого мы снова с ней встречались на вечерней службе, а в восемь весь монастырь отходил ко сну. Я не ложилась, оставаясь бодрствовать до тех пор, как монахини не встанут на всенощную. Каждую четверть часа я с заряженным арбалетом обходила внутренний двор — какими бы ни были надежными монастырские стены, через них можно перелезть, и я не сомневалась, что кто-нибудь попытается это сделать.

Лаэрнике посещала почти все службы. Для меня это было нереально — после ночных дозоров надо было хоть немного отдохнуть. Да и днем я предпочитала вместо службы лишний час потренироваться — боевую форму поддерживать было необходимо, ибо дневные прогулки с Лаэрнике по городу являлись отнюдь не развлечением.

Во время прогулок мне приходилось постоянно следить за обстановкой, и не зря — пару раз я пресекла попытки отдельных молодых людей чрезмерно приблизиться к Крылатой. Пока что, слава Богу, дело не доходило до оружия. Одного молодого нахала я усмирила простым болевым приемом, резко вывернув кисть. Это подействовало, пожалуй, сильнее, чем обнаженный меч, — здесь люди имели смутное представление о самозащите без оружия, и мои элементарные навыки рукопашного боя казались им чем-то вроде магии.

Хотя я проводила немало времени рядом с Лаэрнике, поговорить нам удавалось редко. Возле нее постоянно кто-то был — либо монахини, либо падре Антонио. Возможно, я была неправа, но мне казалось, что они пытаются запихнуть ее в какую-то рамку, как картину, помещаемую в качестве украшения интерьера. Но ведь она не картина, а живое существо со своими мыслями, чувствами, внутренней жизнью души… Я вспоминала слова дона Родриго о том, что Лаэрнике должно быть одиноко. Наверное, так и было, но она этого не замечала, с открытой душой стремясь к людям, которые от нее отгораживались незримой стеной. Впрочем, у многих сестер, особенно тех, что постарше, отношение к Крылатой было по-матерински теплое; однако ее внутренний мир их не особо интересовал.

А мне очень хотелось понять, что она за существо, чем живет, что ее волнует. И может быть, рассказать ей о человеке с неисцелимой тоской в глазах, регулярно справлявшемся о ее здоровье в письмах, передаваемых мне мальчишкой-посыльным…

Я никак не могла привыкнуть, что Лаэрнике на все спрашивала разрешение — у монахинь или даже у меня. Вот и на этот раз она спросила:

— Альмира, можно я сегодня не буду летать?

— Почему? — удивилась я. Лаэрнике с улыбкой пояснила:

— Я хочу показать тебе собор.

— Давай просто выйдем на час раньше, — предложила я. — И собор посмотрим, и ты успеешь полетать.

— Ой, это будет здорово! — обрадовалась она и добавила: — Если только мать Марита разрешит.

"А если не разрешит, пойдем без разрешения" — добавила я про себя. В конце концов, ну сколько можно Лаэрнике быть на правах дорогого музейного экспоната? Она ведь живой человек, а у человека должны быть и общение, и друзья.

Мать Марита с неохотой, но все-таки нас отпустила. И на следующий день тоже. Так у нас с Лаэрнике появился обычай выходить на полчаса-час раньше, чтобы вместе побродить по собору, безлюдному и тихому в это время дня.

Удивительное у нее было отношение к этому зданию. Она воспринимала собор как живое существо. Сжимая мою руку в своей теплой ладони, Лаэрнике водила меня по лестницам и переходам, которых здесь было множество, и рассказывала о каждой скульптуре, о каждом узорном завитке.

Особенно Лаэрнике любила колокольню. Мы поднимались на ярус, где располагались колокола, и подходя к каждому из них, она ласково касалась позеленевшей бронзы и прижималась к нему щекой… Она говорила, что колокольный звон отгоняет нечистую силу. После колокольни мы выходили на длинный балкон, тянувшийся вдоль стены собора; там были готические башенки с остроконечными крышами. Лаэрнике говорила, что часто видит такие башни во сне… Она рассказывала, что когда-то жила в такой же башенке; но где это было, она не могла вспомнить. Все, что ей запомнилось — это ярко-синее небо и облака, где-то очень высоко над землей…

Оперевшись на каменные перила, мы смотрели вниз, на вытянутые фигуры химер с раскрытыми пастями, служившие водостоком; как уверяла Лаэрнике, химеры отводят прочь не только дождевую воду, но и темные людские чувства, — так собор очищается, чтобы принять в себя прихожан и приобщить их к Богу…

Отсюда же Лаэрнике взлетала — вскидывала руки, расправляла крылья и легко поднималась вверх, прямая как свеча. Словно законы физики переставали на нее действовать… Я стояла на балконе и приложив ладонь к глазам, смотрела на ее полет. Когда она возвращалась — разгоряченная и немного уставшая, полет все-таки отнимал силы, — я давала ей выпить красного вина, разбавленного водой, и мы шли в город.

Лаэрнике нравилось общаться с горожанами. Поскольку своих средств у Крылатой не было, падре Антонио давал ей немного денег, на которые она покупала сладости и раздавала детям. Но дети льнули к ней и без сладостей. Да и взрослые старались подойти поближе, и если не поговорить, то хотя бы дотронуться до ее одежды. Лаэрнике старалась уделить время каждому, кто к ней обращался. А я с беспокойством замечала, что общение отнимает у нее силы. Иногда она ослабевала настолько, что я вела ее, крепко поддерживая под руку, — впрочем, я старалась такого не допускать и уводила Крылатую раньше, чем у нее появлялись явные признаки слабости.

Как-то я спросила Лаэрнике об этой ее особенности.

— Бог хочет, чтобы я помогала людям справляться с телесными и душевными недугами, — сказала она. — Только у меня получается не очень хорошо. Но я стараюсь!

— Лайни, будь с этим осторожнее, — попросила я. — И не старайся делать за человека то, что он должен делать сам. Да и вообще береги себя, у тебя ведь силы не безграничны.

— За меня не беспокойся! — уверяла Лаэрнике и добавляла: — Альмира, ты очень много беспокоишься, и тебе от этого плохо.

— Работа у меня такая, — отвечала я. — Да и вообще немного беспокойства мне полезно, для поддержания боевой формы.

И все же мне было очень неспокойно на душе. Конечно, горожане любили Лаэрнике и готовы были растерзать в клочья того, кто посмел бы ее обидеть, но я знала — всегда найдутся люди, желающие единолично владеть чудесами. А если это еще и люди со средствами и высоким социальным статусом… Возможно, только покровительство дона Родриго, оказываемое монастырю, сдерживает богатых авантюристов от серьезных попыток похитить Крылатую. По крайней мере я на это надеялась.