Инна Зинченко - Эдем в подарок

Последнее, что я видел, это чёрные глаза, склонившегося надо мной Белька и его тонкие кисти, которыми он совершал надо мной какие-то замысловатые пассы. Хотелось пошутить на тему Чумака и Кашпировского, но губы уже не слушались меня. Тяжёлые веки слиплись, голова вдавилась в подушку, а тело наполнилось горячим свинцом и весь остальной мир перестал для меня существовать. И не было ни кошмаров, ни галлюцинаций, я, словно умер. Казалось, что меня качает, словно ребёнка в колыбели, медленная река и несёт неизвестно куда и зачем. Я, кажется, даже слышал монотонный плеск волн. Тихо, спокойно я уплывал в мир без запахов, звуков и красок, в спасительную темноту и тишину. В голове лениво шевельнулась мысль: "наверное, я уже умер или умираю".

Проснулся я от того, что кто-то грубо и бесцеремонно меня тормошил и густым, сочным басом требовал:

— Лёлик, просыпайся! Что с тобой?

Голос показался мне знакомым. Я открыл глаза и увидел Толика. Интересно девки пляшут! Как он здесь у меня оказался?

— Живой, — обрадовался Надькин муж, — я уже думал, что ты помер или в коме. Час уже не могу тебя разбудить. Ну, ты и дрыхнешь!

На кухне гремела посудой Надюха. Я её не видел, но понимал, что никого другого здесь быть не может. Странно, но мне заметно полегчало. Дышать стало легче, а назойливый кактус из горла исчез. Правда, оставалась ещё слабость и кружилась голова, но мысли о скорой кончине меня больше не посещали. Вернулся аппетит! Я посмотрел в окно, чтобы понять, сколько прошло времени с того момента, как я отключился. На улице по-прежнему стояло серое, словно припорошенное пеплом, промозглое ноябрьское утро.

— Толян, — спросил я почти робко у своего визитёра, — это ещё сегодня или уже завтра? Ничего не могу понять.

Толик звучно икнул и разразился гомерическим хохотом. Он смеялся так громко и так весело, что у меня на душе полегчало.

— Это уже завтра, — ответил он. — Надюха мне всю плешь проела. Орёт, как ненормальная: "Там человек помирает! Мы должны ему помочь, потому что он больше никому не нужен. Если он умрёт, то его смерть будет на нашей совести!". А ты ничего, я смотрю, даже бодренький. А с Надькой спорить — себе дороже. Она любому мозги наизнанку вывернет и скажет, что так и было, — он коротко хохотнул. — Есть такая работа — отравлять жизнь другим. Пей!

Он протянул мне чашку с горячим молоком, на поверхности которого плавала янтарная масляная плёнка. Я скривился, с детства ненавижу кипячёное молоко! Но Толян продолжал настаивать:

— Пей, давай, а то я Надюху позову! Она там тебе жрать готовит. Тут мёд ещё. Хороший мёд, не разбавленный. У меня сосед пасеку за городом держит. Так что пей и не чирикай!

Скривившись, я глотал горячее, приторно-сладкое молоко и думал о том, что происходит. Абсурд какой-то получается. Муж моей любовницы вместо того, чтобы меня разукрасить, как бог черепаху, заботливо поит меня молоком с мёдом, а его жена готовит мне еду. Неправильно это, дико даже. Какая-то шведская семья получается. И, кажется, мне уже давно пора привыкнуть к тому, что всё в моей жизни происходить неправильно и дико.

— Толян, а ты не ревнуешь? — Спросил я растерянно.

— Кого? Надьку? — Он на минуту задумался и твёрдо сказал: — Нет! Её ревновать — дурное дело, всё равно ничего не изменишь. Да и, если честно сказать, то я тебе благодарен. — Поймав мой удивлённый взгляд, он шепотом объяснил, — Ты мне хоть передышку устроил, а иначе я бы её давно уже убил! Серьёзно. Она ведь так может достать… Впрочем, кому я это говорю, ты ведь сам всё прочувствовал.

Жизнь налаживается. Болезнь отступает!

ГЛАВА 3

Сомнительный подарок

Они, наконец-то, ушли! Свобода! Я уже и надеяться на это не смел, так вольготно они чувствовали себя в моём негостеприимном доме. Пока я болел, Толян и Надька жили у меня. Сказать, что они меня достали — этого мало. Эта парочка способна даже деревяшку вывести из себя. Я понял, что, если я не выздоровею в ближайшие дни, то мои нервы порвутся в клочья. Эта их бесконечная грызня могла бы свести с ума и более уравновешенного и терпеливого человека, чем я. Порой мне хотелось выгнать их из дому пинками в благодарность за заботу обо мне, таком больном и одиноком. И вот пришёл этот радостный день, когда за ними захлопнулась входная дверь! Я вздохнул с облегчением. Душа тихонечко пела, наслаждаясь свободой. Но это радужное состояние длилось недолго, потому что позвонил друг мой Сева и бесцеремонно столкнул меня с моих розовых облаков на серую, холодную, заплёванную гомо сапиенсами, Землю.

— Блин, Лёлик, жизнь — каторга, — объявил он устало. — Хожу под сокращением, пашу вдвое больше, получаю меньше. Хорошо тебе, ты уже это прошёл!

Интересная мысль. Получается, что чем хуже, тем лучше. Я усмехнулся сам себе. А ведь пора бы уже подумать о работе. Хотя, где её сейчас найдёшь? Мировой финансовый кризис, повальные сокращения. Я бы в дворники пошёл — пусть меня научат! Только думается мне, что теперь и эта престижная профессия стала для меня недосягаемой.

Эти невесёлые мысли о хлебе насущном испоганили моё радужное настроение окончательно и бесповоротно, даже подумалось, что лучше бы я уж умер, тогда не пришлось бы решать все эти проблемы. Лежал бы себе тихонечко в гробу, кормил бы червяков своей плотью и ни о чём больше не беспокоился бы.

Занавесив окна, чтобы не видеть спешащих на работу людей, отгородившись, таким образом, от всего мира, я предался фантазиям о необитаемом острове, где меня никто не смог бы найти. Вспомнился этот сумасшедший Белёк. А, что, хорошо бы было заиметь свой личный космический корабль и свалить отсюда куда-нибудь подальше. Жаль только, что это всё только мечты, да и Белёк больше не показывался. Он хоть и псих, но забавный…

Пронзительный звонок в дверь напомнил мне, что нет у меня ни острова, ни корабля, зато есть куча проблем и назойливых гостей. Наверняка это Надюха что-то забыла и вернулась — это её коронный номер. Я даже знаю, что именно она забыла — высказать мне очередную гадость о том, что она обо мне думает. Надеяться на то, что думает она обо мне хорошее не стоит — всего лишь очередная порция помоев на мою многострадальную голову. Открывать не хотелось, но гость не собирался так просто сдаваться, он звонил и звонил. Матерясь на чём свет стоит, но тихо, чтобы за дверью не было слышно, я направился к двери. Кто же это такой настойчивый?

Это был Белёк! Он, наконец-то понял, что двери — это не бутафория и их можно использовать по назначении. Я, честно говоря, обрадовался его приходу. Может, это уже симптом какой-то болезни? Почему мне приятней общаться с такими вот юродивыми, чем с нормальными людьми? Хотя, разве можно назвать нормальными Надьку и Толика? Нет, кем угодно, но только не нормальными людьми!