Виктор Исьемини - Странные приключения Ингви, короля-демона из Харькова

Сразу после коронации я занялся делами — мне нужно было поговорить с моим новым маршалом о войне и моей армии, обсудить с Сарнаком кое-какие вопросы, связанные с практикуемой в этом мире магией, и, наконец, заняться с канцлером ревизией королевской бухгалтерии…

В дверной глазок, в замочную щельГениальные мыслишки, мировые войнушки

Рассчитывавшие на праздничный пир дворяне, были весьма разочарованы, когда им было объявлено, что король немедленно займется государственными делами и не будет ни турнира, ни угощения, однако выражать недовольство открыто — значило проявить невоспитанность, к тому же магические способности демона отбивали всякую охоту спорить с ним. Поэтому празднично одетые дворяне, тихо переговариваясь, покинули дворец и отправились в город, где уже начался какой-никакой праздник…

Демон в сопровождении вновь назначенных маршала, придворного мага и Лорда-хранителя удалился в небольшой зальчик, где на столе лежала самая подробная карта Альды с прилегающими землями, которую смогли разыскать.

— …прежде всего, я хочу узнать, что представляет собой моя армия, каковы враги и как протекают военные действия.

Сэр Валент из Гранлота потеребил свои длинные светлые усы и не спеша начал рассказывать:

— Армию вашего величества составляют ваши верные вассалы, каждый из них обязан являться на военную службу на коне, в полном вооружении и с достойной свитой, также вполне вооруженной…

— А каким образом определяются размеры этой «достойной свиты»?

— Ну как же… Ну… Каждый дворянин выводит в поле столько конных латников, сколько позволяет ему содержать доход с его ленных владений. Ежели воинов будет меньше — это будет бесчестье тому рыцарю, да и в бою ему будет недоставать воинов… Что до наших врагов — так это орки…

— И что же собой представляют орки? Сэр Валент, я ведь здесь недавно, как вы знаете, и пока еще не видал ни одного орка.

Рыцарь наморщил лоб, соображая, как бы описать орков тому, кто их не видел, затем лицо его просияло:

— Ваше величество, вы можете взглянуть на них — в вашей темнице сидят плененные мной орки, которых я привел из последнего похода старому королю Манонгу, да он бедняга, был уже так болен, что и не взглянул на них… что же до военных действий, то они проходят за восточной границей — в Ничейных Полях. Мы с нашими латниками отправляемся туда и ищем орков, которые отрядами по тридцать-сорок воинов пробираются в Альду. Орки стараются проскользнуть незаметно и если удается им это — чинят разорение на наших землях — жгут деревни, убивают, а молодых женщин забирают с собой.

— Зачем же им женщины?

— Никто толком не знает, но уж ничего хорошего от орков ждать не приходится…

— Значит, каждый рыцарь действует на свой страх и риск — без всякой организации?

— Да вроде того, — такой вывод демона неожиданно смутил маршала, — но если какой-нибудь рыцарь наткнется на слишком большой отряд врага, правила рыцарской чести не возбраняют в этом случае ему объединиться с другими нашими отрядами. При этом формально командовать совместными действиями будет тот, кто первым обнаружил врага, либо тот, у кого больше воинов, либо…

— …Либо оба сразу — верно я понимаю? — улыбнулся демон.

— Да в общем-то, вроде верно — наши не привыкли подчиняться приказам и действовать сообща… — несмело улыбнулся в ответ рыцарь.

— Ну что ж, спасибо, сэр Валент, картина в целом мне ясна. А на орков я взгляну обязательно — как только дела позволят… А теперь вопросы к тебе, Сарнак. Мне нужно разобраться, на что способны здешние колдуны…

ГЛАВА 4

То-то радости пустомелям!Темноты своей не стыжусьНе могу я быть Птолемеем —Даже в Энгельсы не гожусьНо от вечного бегства в мыле,Не устройством земным томим,Вижу — что-то неладно в мире,Хорошо бы заняться им…

«…И не было ничего, кроме Гилфинга, и было все — ибо Гилфинг вмещал в себя все: свет и тьма, огонь и ветер, радость и боль, мужчина и женщина — всем был Гилфинг… Будучи вместилищем всего в окружающей пустоте, он предавался созерцанию и размышлению — созерцанию себя и размышлению о себе… Так было!

И размышления Гилфинга привели его к спорам — спорам с самим собой. Он, вмещающий в себя все, спорил с собой обо всем и однажды понял, что не в силах более быть один, ибо в спорах проявлялась двойственность его бытия. От его мыслей, рвавших надвое его, родились два существа, каждое из которых было отражением его сущности, но не полным, а как бы половинным… Так было!

И создав эти существа, наделил Гилфинг их разумом, дабы мыслили, как он, и наделил голосом, дабы спорили с ним, до той поры одиноким, и дал им имена, дабы впредь существовали вместе с ним в безвременье посреди Вечного Ничто. И нарек одного из них Гангмар — досталось ему мрачное упорство, и тяжелые раздумья, и нелегкий выбор, и неистовый хохот… А другую нарек — Гунгилла — досталась ей сладкая нежность, и мягкая ласка, и тихий смех, и тихие слезы… Так было!

И глядя на них — детей своих дум — радовался Гилфинг, ибо кончилось его одиночество… ибо в каждом из них он видел часть себя. И думал вместе с ними, и спорил с ними, и был счастлив… Но некоторую часть безвременья спустя он заметил, что часто не с кем спорить ему, ибо Гунгилла была слишком нежна и ласкова и почти всегда с ним согласна, а Гангмар, поначалу радовавший своего создателя упорством и изобретательностью в спорах, стал часто покидать ту часть нематериальности, где были они. Все чаще и все дальше Гангмар уходил в Вечное Ничто, и находился там подолгу, и новые мысли рождались у него. Эти мысли не рождались в спорах с собой, как мысли Гилфинга, ибо не двойственна была натура Гангмара, а рождались эти мысли в спорах с Вечным Ничто, которое помалу вползало в его душу во время отлучек… Так было!

И однажды призвав Гангмара, спросил Гилфинг его:

— Скажи мне, возлюбленное дитя моих дум, что тревожит тебя? Что влечет тебя в Вечное Ничто?

И ответил Гангмар:

— Отец! Я так часто спорил с тобой, что душа моя стала неспокойна… Ведь мы существуем посреди ничего, стало быть — мы есть нечто. И я спрашиваю себя — есть ли еще нечто в ничем? И я вспоминаю наши споры — и не нахожу ответов… Однакож я чувствую нужду в чем-то… И не могу объяснить лучше.

— Отец! — подхватила Гунгилла, — ответь нам: есть ли что-то в ничем?

Так спрашивали они, ибо, в отличие от своего создателя, были не цельны — а значит, не совершенны, — и чувствуя незавершенность в себе, ощущали и незавершенность окружающего их ничего… Так было!