Лилия Касмасова - Инферняня (СИ)

Я подкатила коляску к своей двери и увидела, что дверь приоткрыта. Боже, ко мне воры забрались?! И как раз, когда впервые в жизни в моей квартире действительно есть чем поживиться! Не могли они пойти на грабеж вчера?

Но что же делать, что делать?

— Тс — с, — сказала я Петеру и заглянула в щель одним глазом.

В обозреваемой узкой полоске никого видно не было. И звуков никаких из квартиры не раздавалось. Наверное, они уже ушли.

Прожужжал лифт, хлопнула дверь где‑то внизу.

А может, это я, когда уходила, забыла затворить дверь? Да нет же, я точно помню, я еще ключ уронила, когда закрывала.

Когда я раздумывала, что лучше, вырвать из кадки карликовую пальму и с ней ворваться, как с дубиной, в свою квартиру, или ограничиться криком на весь подъезд: «Воры! Воры!», так вот, в этот момент раздались шаги на лестнице: кто‑то поднимался снизу.

Я тихонько, утягивая коляску за собой, отступила от двери и выглянула в пролет. Это был Томас. Увидев меня, он остановился посреди пролета, и, кажется, на несколько секунд растерялся. Потом быстро сказал:

— А я к вам. Я подумал…

Опять он за свое. Я прошипела:

— Нет, садовый опрыскиватель в моем доме не установлен!

— А почему вы шепчете? — спросил он и поднялся на несколько ступенек. — В вашей квартире дверь открыта.

— Я знаю! — прошептала я. — Она такой была, когда я вернулась с прогулки.

— Тогда вам лучше туда не заходить, — едва слышно сказал он.

— Я и не хочу, — прошептала я.

Он кивнул и направился к приоткрытой двери. Заглянул в щелку, нырнул в квартиру, как уж в нору, и притворил дверь за собой.

Я наклонилась над коляской, заглянула под тюль. Петер мне улыбнулся.

— Ничего, — сказала я ему и подмигнула. — Сейчас зайдем домой и поиграем… в ладушки.

— Ла… — сказал он. — Ла — ушки.

— Ла — душ — ки.

— Ладушки, — повторил малыш. Ну какой сообразительный! (Нет, я что, превращаюсь в мамашу, которая скачет от восторга, стоит ее отпрыску выговорить такое сложное слово, как «ня», или самому сграбастать ложку и умудриться зачерпнуть ею кашу? И не важно, что каша в следующий момент оказывается на полу, на платье или на стене?)

Через бесконечную и беспокойную минуту дверь распахнулась, в проеме с сияющей улыбкой стоял Томас:

— Все в порядке. Никого. И кажется, они у вас даже ничего не искали.

— Хорошо бы, — сказала я, вкатываясь с коляской внутрь и думая, что если они что‑нибудь бы искали, то очень даже бы нашли.

— У нас перерыли все шкафы. И когда только успели, меня не было всего минут десять, — сказал он совершенно спокойно, как говорят о погоде, например. — Я спускался в кафе за газетой, а когда пришел, дверь была открыта. Но так как ничего не украли, кроме старых кроссовок, которые к тому же лет пятнадцать как мне малы, то я не стал звать полицию.

Ну, может у тебя вору и нечем было поживиться, кроме старых башмаков, а у меня‑то как раз совершенно наоборот! Кстати, зачем хранить старые кроссовки?

Он будто прочитал недоумение на моем лице и пояснил с неохотой:

— Мама хранила их, потому что я в них первый раз выиграл в школьном футбольном матче.

— Ясно, — сказала я, стремясь побыстрее завершить разговор и бежать проверять, как там зеленые купюры в большой зеленой кастрюле.

И почему я не взяла с собой побольше денег — тысяч десять хотя бы вместо жалкой сотни, которую я прихватила на шоколад, мороженое и прочие мелочи. Мороженое! Я купила его на обратном пути — целое ведерко — и теперь оно медленно, но верно превращалось в молоко.

Томас вышел в подъезд, проговорил:

— Если вор забирался во все квартиры подряд, может, не только мы с тобой пострадали? Пойду справлюсь, как другие.

Да какая мне разница, кто еще пострадал?? А Томас продолжал:

— И давай смотри, что у тебя пропало.

Да знаю я, что. Но все же… Вдруг вор был сыт? Или невнимателен? Или у него было стойкое отвращение к кухням и кастрюлям, потому что… потому что его жена сбежала с поваром?

— Спасибо за помощь! — кричу я Томасу и закрываю дверь перед его носом.

Так, на кухне полнейший порядок: крупы не рассыпаны, холодильник закрыт, дверцы шкафов вовсе не болтаются, криво вися на петлях. Задержав дыхание, подхожу к заветному шкафу. И… открываю.

Пусто! Нет кастрюли! Ноги меня не держат. Я сажусь на пол посреди кухни и начинаю рыдать.

Я знала, все было слишком волшебно, чтобы длиться долго.

Из прихожей доносилось бормотание Петера. Наверное, он уже голодный. Пожалуй, три часа с прошлой кормежки уже прошло. Я разворачиваюсь и хватаюсь рукой за край стола, чтобы подняться. И тут мой взгляд выхватывает темный небольшой кирпичик в углу. Я ползу под стол и вытаскиваю на свет… бумажный перевязанный лентой сверток! Мой сверток с деньгами! Трясущимися руками развязываю ленту: они тут! Две толстых запечатанных пачки и сотенные врассыпную сверху.

Я прижала их к груди и просидела, глупейше улыбаясь, минут пять. Пока в дверь снова не позвонили. Я запихала деньги в холодильник и побежала узнать, кому я еще понадобилась.

— Это Томас, — сказал знакомый бас за дверью.

Я открыла.

— Ну как? Все цело? — спросил он.

— Да, — покивала я.

— А почему плачешь?

Вам не кажется, что соседи не должны задавать столько вопросов? Должны же быть правила приличия, запрещающие огорошивать человека вопросами более, чем, э — э… трех раз в день.

— От радости, — говорю.

— Странный вор, правда?

Я пожала плечами. Но он прав: куда уж страннее — найти двадцать четыре тысячи долларов, то есть, двадцать три тысячи девятьсот долларов, и выкинуть их на пол! И украсть кастрюлю!!! Ненужную, неудобную, с отбитой эмалью. Спросите, зачем мне такая. Да мы как‑то устраивали вечеринку, и не было емкости под пунш. Ну Кэт и одолжила эту кастрюлю у кого‑то из моих соседей. А так как я все забываю спросить, у кого именно, то до сих пор и не возвратила ее.

А Дабкин смотрит куда‑то за мою спину и улыбается.

Я оборачиваюсь: коляска танцует брейк — данс — колеса подпрыгивают на месте в замысловатом ритме. В такт танцу громыхает велосипедный звонок. Кому‑то внутри стало скучно!

— Это… такой режим, — перекрикивая шум, сказала я. — Да. Продвинутая коляска. Сама укачивает младенца, тебе стоит только выбрать нужную программу.

— Да? — хмыкает он.

— Да. И до свидания, Томас, — я захлопываю дверь.

А он снова звонит. Отстанет он когда‑нибудь от меня или нет? На этот раз я дверь не открываю, а просто кричу:

— Что еще?