Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — ландесфюрст

Ознакомительный фрагмент

Я насторожился — для цепкого сэра Вайтхолда такое нехарактерно, но ответил очень любезно:

— Хорошо, сделаем небольшой перерыв. Впустите его, а сами подождите за дверью.

Он поклонился.

— Ваша светлость…

— Сэр Вайтхолд, — ответил я.

Он вышел, оставив дверь открытой, а через порог скромно переступил мужчина в темной одежде, шляпа в руках, тут же коротко поклонился.

— Ваша светлость, — произнес он с расстановкой, — я аббат монастыря имени блаженного Агнозия.

Дверь за ним закрылась, но мне показалось, что сэр Вайтхолд к ней прикоснуться не успел.

Я молчал, всматриваясь в это лицо умного и проницательного человека: глаза смотрят прямо, в них живой блеск, вертикальные складки над переносицей, чуть сдвинутые брови, взгляд острый, не просто смотрит, но и рассматривает, что в этом кабинете непривычно — рассматривать могу только я.

— Блаженного Агнозия? — переспросил я. — Величие и сила нашей церкви в том, что у нее очень много святых, учеников, героев и подвижников. Настолько, что простой воин вроде меня не в состоянии запомнить всех…

Он поклонился.

— Слова мудрости, ваша светлость. Тем более приметные, что мы взяли покровителем вовсе не одного из отцов церкви, как делают многие, ибо под сиянием великого имени проще процветать, а вот под покровительством блаженного Агнозия все зависит только от нашей деятельности.

— И чем отличаетесь вы, — спросил я настойчиво, — от основной массы монахов и монастырей?

Он смотрел в мое лицо с прежним благожелательным вниманием, но я ощутил в нем растущее напряжение, наконец-то прозвучал вопрос, который решит, как сложатся наши отношения дальше.

— Наш патрон увлекался механикой, — сообщил аббат. — Той, старой.

Я помолчал, потом поинтересовался осторожно:

— Но разве церковь не запрещает все, что относится к временам до Великих Войн Магов?

Он покачал головой.

— И до войн люди ходили на двух ногах, ели, пили, разговаривали, учились читать и писать… Нельзя запретить все. Устав нашего ордена согласован с Ватиканом практически во всем…

— Практически?

Он кивнул.

— Да. За исключением отношения к простейшей технике. Колдовство, магию и любую волшбу мы отвергаем как занятие нечестивое и противное Господу. Однако простейшую механику, облегчающую жизнь, мы приветствуем и стараемся внедрять в нашу повседневную жизнь.

Я спросил в упор:

— Тогда чем отличаетесь от цистерианцев? Они просто помешаны на механике!

— Они признают только ту, — ответил он смиренно, но с той гордостью, что уже гордыня, — которую понимают, которую придумали сами и которой могут научить неграмотных крестьян. А те могут научить ей других таких же простых и весьма нелюбопытных. Мы же признаем и ту, принципы которой пока не понимаем.

Я вздрогнул.

— Ого! Это же использование запрещенных церковью вещей!

— Ваша светлость, — произнес он вежливо, но я чувствовал твердость в мягком голосе, — наше понимание в этих вещах чуть шире. Если нет магии, если не наносит ущерба церкви и человеку, то это можно использовать, одновременно стараясь понять, как это работает, чтоб сделать понятным даже цистерианцам.

В его вежливом голосе слышалось тщательно скрываемое презрение к братьям по вере, что напрасно ограничивают себя такими запретами.

— Так-так, — проговорил я нерешительно, — устав вашего монастыря любопытен… но не граничит ли это с запрещаемой ересью? Или, скажем прямо, не ересь ли это?

Он ответил уклончиво:

— Ваша светлость, вы явно просвещенный человек, это чувствуется даже в построении вашей речи. Возможно, вы слышали, как некоторые еретические мысли и даже учения со временем канонизировались и становились официальной политикой церкви? К счастью, позиция Ватикана подвижна и может меняться, что она с успехом и демонстрировала на протяжении веков к вящей славе церкви…

Сердце мое стучит часто, я сейчас тоже близок к проступку, но заставил себя кое-как успокоиться и спросил почти деловым тоном:

— Значит… механики?

Левый уголок его рта чуть дернулся, но это не раздражение, как я понял, а подобие улыбки.

— Уместное уточнение, — заметил он. — Особые и весьма искусные механики. Для особых людей.

Я повел рукой в сторону кресла в двух шагах от меня.

— Присядьте, сэр… сэр?

— Просто аббат Дитер, — ответил он спокойно. — Да, аббат Дитер.

Я смотрел, как он садится, легко и без подобострастия, как человек, скажем, церкви, что не видит разницы между нищим и королем. Но только это явно не той церкви, как ее видят из Ватикана. Очень даже не той.

Он тоже смотрел на меня изучающе, глаза стали холодными и немигающими, внезапно привычно круглые зрачки стали вертикальными щелочками, как у отвратительных змей и кошек.

Я не вздрогнул, но явно что-то изменилось в моем лице — он сказал чуточку виновато:

— Ваша светлость, простите…

— Как вы это делаете?

Он снова улыбнулся лишь уголком рта.

— Я не могу так, как вы делаете, не меняясь…

Я спросил настороженно:

— О чем вы?

— Об умении видеть тепло, — объяснил он. — Иногда очень полезно, не так ли?

— Полезно, — пробормотал я, — только я не думал, что по мне это видно.

Он выставил перед собой ладони.

— Ваша светлость, таким умением обладают только в нашем монастыре. Да и то немногие из иерархов. Они вас заметили здесь еще в ваш первый визит… Помните, рядом с Гиллебердом сидел человек в сутане? С того дня следили за вашими действиями… и особенно восхищены, как вы провели захват королевства, мудро и красиво!

Я пробормотал:

— Польщен. Но что именно вы считаете мудрым и красивым?

— Не сражения на мечах, — ответил он ровным голосом, — это для простых. Вы договорились о помощи с эльфами и гномами, это привело нас в восторг!

— Ничего особенного, — ответил я нехотя, — когда тонешь, и за гадюку схватишься. А эльфы и гномы могут пригодиться и в развитии народного хозяйства.

Он вскинул брови, некоторое время смотрел с недоверием.

— Вы всерьез? Не планируете их обмануть?

— А зачем? — спросил я. — Дружить выгоднее.

Некоторое время он смотрел пристально, я чувствовал, как давление на меня растет, рассердился и мысленно отшвырнул это вот, и аббат заметно дернулся, по лицу пробежала короткая судорога, но тут же улыбнулся и сказал почти тепло:

— Это истина, ваша светлость, но говорить ее некому.

— Согласен, — буркнул я. — И с чем вы… пришли?

Он снова уставился в меня немигающе змеиными глазами, на этот раз ощупывающее присутствие почти не ощущалось, и я не стал обращать внимание, все равно я в силу происхождения иммунен к местной чертовщине.