Алекс Кош - Богатыри не мы. Новеллы (сборник)

Несмотря на то что в «Мерзавцах» он остановился на самом интересном месте, по дороге домой Майк даже не достал из сумки «читалку». Вместо этого он всю дорогу тупо рубился в «Тетрис» на телефоне, матерясь всякий раз, когда ему не удавалось поставить нужную фигуру куда следует, и не замечая неодобрительных взглядов находящихся в вагоне людей. Покинув же метро, вместо того чтобы идти на остановку, твердым шагом двинул в сторону универмага.

Очутившись дома, Майк, даже не раздевшись и лишь скинув ботинки, прошествовал на кухню, выгрузил из рюкзака на стол покупки, а потом… уставился на них с явным недоумением. Во-первых, он не любил светлого пива. Вообще. Во-вторых, никогда не употреблял пиво с рыбой, предпочитая, его же собственными словами выражаясь, «мух отдельно, котлеты отдельно». В-третьих, дешевое отечественное пиво всегда стойко ассоциировалось у него с покойным родителем, а, стало быть, с чем-то априори неприемлемым. И тем не менее вот она – полторалитрашка темного пластика, а рядом благоухает даже сквозь целлофановый пакет вобла. В довершение всего немного кружилась голова, а во рту стоял какой-то мерзкий и при этом удивительно знакомый привкус. Рука сама собой потянулась к карману пальто и извлекла из него неведомо как оказавшуюся там распечатанную пачку непритязательных, под стать пиву, зато крепких сигарет. Майк, два года назад торжественно бросивший курить, тяжело опустился на стул, обхватил голову руками и прошептал:

– Ка-ко-го хре-на?..

Димка Кузин – немного фотограф, немного музыкант, немного журналист, немного мистик и убежденный фрилансер, – как водится, ухитрился занять в кофейне самое «козырное» место. Невзирая на центр города, весьма промозглый вечер дня, справедливо называемого трудящимися «тяпницей», уютную атмосферу в заведении и цены, пусть и не совсем пролетарские, однако же и не шокирующие.

– Вы гляньте на него! Явление Джеймсбонда народу! – провозгласил он, когда Майк подошел к столику, и уточнил: – Картина маслом и сыром. Художник Эм Эс Соколов. Начальная цена – рупь пятьдесят в базарный день.

– Вот балаболка! – покачал головой Майк, пожимая протянутую пухлую руку. А Кузин все не унимался:

– Что будете пить, сэр? Как обычно, водку с мартини, э?

– Коньяк, – мрачно буркнул Соколов, тяжело плюхаясь на стул напротив Димки и снимая солнцезащитные очки. – С коньяком!

Друг детства, которому способности удивляться, кажется, не выдали при рождении, лишь пожал плечами и ухитрился отдать парню за стойкой распоряжения исключительно ленивыми движениями перстов и мимикой. Что еще удивительнее, тот – профессионал! – понял все в точности и был скор, точно хваленый французский электропоезд «TGV». Хлопнув «полтишок» армянского и закусив тонко нарезанным лимоном, Майк откинулся на спинку стула, одарил приятеля взглядом исподлобья, тяжелым, точно предсмертный вздох грешника, и сообщил:

– Кузин! Кажется, я схожу с ума!

Димка, сложивший пальцы на заметно натягивающем модный свитер с оленями животе, слегка прищурился.

– Небритый, – констатировал он. – И нечесаный. Носит солнцезащитные очки в пасмурный зимний день, хотя пошлость такого поведения очевидна… стоп! «Фонарь» недельной давности под левым глазом частично его объясняет. Поехали дальше. Нижняя губа слегка распухла. Пиджак прожжен на рукаве – предположительно, сигаретой – и провонял табачищем. Ботинки и джинсы неплохо бы почистить, а водолазку – погладить. В итоге имеем явное небрежение внешним видом и признаки того, что герр Соколофф недавно получил по мордасам. Спору нет, прискорбно и не слишком характерно для упомянутого герра, повсеместно известного склонностью к разумному пижонству и неконфликтностью. Но и для такого мрачного диагноза – явно недостаточно.

Майк залпом осушил второй бокал коньяка и тут же налил по новой.

– Частишь, – поджав губы, отметил Кузин, неодобрительно покачав головой. – А тремор пальцев, ногти на большинстве которых съедены, что называется, «заподлицо», наводит на грустные размышления. Слушай, друже, а ты не влюбился ли, часом, опять?

Майк издал сложный звук, одновременно заключающий в себе насмешку, возмущение и стон.

– Уже легче, – с этими словами Димка ловко перехватил графинчик с «Араратом» и переставил поближе к себе. – В таком случае, слушай мою команду: заканчиваем хлестать благородный напиток, аки денатурат в подворотне, степенно пьем кофе и рассказываем, что стряслось. Подробности пока разрешаю опустить. Давай самую суть.

Майк невесело усмехнулся, но послушно сжал большую кружку с «американо». Пить, правда, не стал – просто вдыхал поднимающийся от нее ароматный пар, прикрыв глаза. Димка прихлебывал свой «улун» со все той же великолепной невозмутимостью сфинкса и ждал.

– Скажи, Димыч, – наконец начал Соколов, – что ты думаешь насчет переселения душ? Только честно.

Кузин смешно почесал нос, чихнул, по-собачьи тряхнув головой и чудом удержав на кончике носа «грибоедовские» очочки, а потом сообщил:

– Нууу… Платон, например, верил. Правда, считал, что таковые происходят не чаще, чем раз в тысячелетие. Но если допустить…

Посмотрев на выражение лица Майка, он осекся, поправил очки и абсолютно серьезно поинтересовался:

– Ты внезапно осознал себя Наполеоном?

Любому другому в подобной ситуации Соколов объяснил бы со всей доходчивостью, что он думает по поводу неуместного зубоскальства, но это же Кузин. На него обижаться бессмысленно.

– Если бы. Понимаешь… я, кажется, превращаюсь… в своего отца!

Пара минут прошли в почти полной тишине. Димка изучал лицо друга, который послушно предоставлял ему материал для исследований, катая меж ладоней смятую в неровный шарик салфетку. Бариста за стойкой считал что-то на калькуляторе, время от времени записывая получившиеся цифры в блокнотике. Посетители кафе словно сговорились: никто не входил и не выходил, не посещал уборной и не передвигал с грохотом либо скрипом стула по облицованному узорными плитками полу, а разговоры либо прекратились, либо велись совсем тихо. Наконец Майк не выдержал и начал рассказывать. Причем, вопреки кузинскому призыву, сутью он не ограничился. Видно было, что давно накипевшее в душе требовало выплеска. Почувствовавший это Димка вошедшего в раж друга не перебивал и в итоге услышал вот что.

Вечер. Конец трудового дня. Едет маршрутка. Такая себе традиционная для «спальников» развалюха цвета «плащ тамплиера на третьем году крестового похода». Дверь заедает, из прорех в сиденьях лезет, как каша из кастрюли, поролон, пара треснувших по всей площади стекол держатся на честном слове и скотче. Одним словом – машинка вот-вот откинет колеса и устремится в Края Вечного Техобслуживания. Пока же в ней – ни одного свободного места, и даже в проходе кто-то стоит, скрючившись. Все устали, все хотят домой, у половины сумки тяжелые, к тому же душно и пахнет отнюдь не розами. Понятное дело, пассажиры слегка на взводе. За рулем маршрутки, что примечательно, не какой-нибудь Вазген или Рафик, а, судя по физиономии, самый что ни на есть Иван. Тоже усталый, поскольку с раннего утра на трассе. Тоже раздраженный, потому как… а хрен его знает почему. Может, за проезд передают неактивно, или с крупными купюрами лезут, или остановить просят «где-нибудь тут», да еще и в самый последний момент, а «спасибо» водителям говорить им гонор не позволяет. Не суть, в общем. И вот наш Иван пытается поправить настрой любимой музыкой, врубив на магнитоле «Радио Шансон» и малость не рассчитав с громкостью. С радиоволны какой-то самородок тут же начинает натужно хрипеть на весь салон о нелегкой доле воровской, шалавах, хазах и мусорах. Понятное дело, долго такое, не будучи водителем Иваном, выносить затруднительно. И вот некая девушка – ничего себе так девушка, хотя косметики малость перебор, – интересуется у водителя: нельзя ли, мол, что-нибудь другое включить? Интересуется, прямо скажем, на повышенных тонах, и не думая скрывать своего отношения к блатной романтике. Но не успевает Иван и рта раскрыть, как вмешивается другой пассажир. «А людям, может, нравится!» – заявляет он, перекрывая шансон. «Не в ресторане, чтоб музон заказывать!» – заявляет он. «Скажи спасибо, что тебя везут, дура крашеная, и не чирикай!» – заявляет он, добавив в адрес обалдевшей от такого напора девушки еще несколько эпитетов один другого хлеще. Лицо девушки идет пятнами, но воспитание (или инстинкт самосохранения) не позволяет ей ответить обидчику на понятном ему языке. В результате она лишь хлопает глазами и придушенно пищит что-то возмущенное.