Братья Бри - Слёзы Шороша

– Частенько у вас тут камни попадаются. Шорош виноват? – спросил Мэтью.

– Шорош, – протянул Семимес и через некоторое время добавил с грустью: – Шорош забрал его.

– Того, кто из безмерника крышу сделал?

– Да, Мэт, Норона. И его жену забрал, и трёх их сыновей. Только младшая дочь уцелела, Фэлэфи.

– Фэлэфи? – переспросил Дэниел.

– Хранительница Фэлэфи. Это она. Она дала своим сыновьям имена погибших братьев. Так… Новон, Рэтитэр и…

Вдруг у Семимеса перехватило дыхание, и он остановился. Мэтью и Дэниел тоже остановились.

– Что случилось, Семимес? – спросил Дэниел.

– Сейчас, сейчас, друзья… Если Семимес чего-нибудь не напутал… случилось неожиданное совпадение… Сейчас, сейчас… Да, Хранительница Фэлэфи дала своим сыновьям имена погибших братьев: Новон, Рэтитэр и… – Семимес снова запнулся.

– Говори, Семимес! – в нетерпении воскликнул Мэтью.

– Нэтэн? – спросил Дэниел, хотя и не сомневался в ответе.

– Что?! Нэтэн?! – повторил за ним Мэтью, не веря своим ушам.

– Нэтэн, – наконец, высвободил из себя эти звуки Семимес. – Младшего из братьев Фэлэфи звали Нэтэн. Младшего из своих сыновей она назвала Нэтэном.

– И мой дед Нэтэн! – выпалил Дэниел, словно споря с Семимесом.

– А я тебе про что?!

– Про неожиданное совпадение, – заметил Мэтью.

– Про неожиданное совпадение… Но больше об этом ни слова! – приказал проводник.

– Почему?! – в недоумении спросил Дэниел.

– Почему? Вот что я вам скажу, друзья мои: нам надо привыкнуть держать это… эту тайну в себе. А когда придёт черёд разговоров, нам надо меньше болтать и больше слушать… и смотреть. Особенно смотреть.

– Почему особенно смотреть?! – спросил Дэниел (больше ради спора).

– Почему? Слова часто остаются недосказанными или запутывают тех, кто их слушает. Глаз же обмануть трудно, – сказал Семимес и исподлобья глянул на своих подопечных, словно проверяя на них истинность своих слов.

Но его слова заставили и их взгляды на какие-то мгновения стать внимательнее обычного. И Мэтью, и Дэниел, глядя на лицо своего проводника, вспомнили (глазами вспомнили), как он в пещере Одинокого нарёк ореховых голов корявырями, как он, вытаскивая из себя это слово, уткнул своё лицо в стол, и подумали (глазами подумали), что ему намного легче, чем им, было откопать в глубине своей души это прозвище и намного легче было откопать его, чем произнести вслух. А если бы вместо стола была Зеркальная Заводь, он бы захлебнулся этим словом… Разом Семимес, Мэтью и Дэниел отвели свои глаза в стороны.

– Точно, – согласился с проводником Мэтью.

– Согласен: про неожиданное совпадение больше ни слова, – сказал Дэниел.

– Дэн, друг мой, просто покажи Слово, которое ты несёшь в Дорлиф, Фэлэфи.

– Сначала я покажу тетрадь твоему отцу…

Семимес на ходу, слегка повернув голову в сторону Дэниела, напряг всё то, чем угадываешь человека: и зрение, и слух, и какое-то особое чутьё.

– …Мы же зайдём к вам, – продолжал Дэниел, – и, если вы с отцом не будете против, остановимся у вас на ночь? У вас в доме найдётся место для двоих гостей?

Сначала на вопрос Дэниела ответило лицо Семимеса: глаза, рот, кончики ушей (уши порой так выразительны, что их просто невозможно не считать штрихом, дополняющим гримасу). Глаза, рот, кончики ушей и даже его походка по-своему выразили счастье, хотя и против их желания быть застигнутыми врасплох. (Семимес сам уже давно подумывал, как заманить этих непростых людей в свой дом, и всякий раз, когда он предавался таким помыслам, его воображение рисовало Дорлиф, улочки, крылечки и окошки которого перешёптывались меж собою: «Это Семимес, сын Малама… Семимес пришёл не один… А кто же с ним?.. Не простых людей ведёт Семимес… Они идут в дом Семимеса и Малама… Они гости Семимеса… Гости Семимеса издалека, очень издалека… Семимес привёл их в Дорлиф неспроста…»).

После того как на вопрос Дэниела ответило лицо Семимеса, опомнившись, ответил он сам:

– Дэн, Мэт, друзья мои, и я, и мой отец будем рады принять вас в своём доме. Вы можете жить у нас, сколько захотите. У нас есть, – Семимес почему-то задумался… – две лишние комнаты. И если ты, Дэн, хочешь показать Слово моему отцу, я согласен.

– Спасибо, друг, – сказал Мэтью и добавил вполголоса, как бы сам себе, покачивая головой: – Целых две комнаты!

– Семимес… я рад, что ты так великодушен, – сказал Дэниел, видя душевный трепет проводника, неслучайно, похоже, подвернувшегося им вчера.

«Как жаль, что наш дом на отшибе», – промелькнуло в голове у Семимеса.

– Хорошо, что наш дом на окраине селения, – сказал Семимес. – Наше бремя заставляет нас быть осторожными… очень заставляет. И было бы неразумно снимать номер у Фрарфа в «Парящем Ферлинге»: нам не нужны лишние глаза и уши, тем более глаза и уши постояльцев из чужаков.

– И сколько же в «Парящем Ферлинге» номеров? – спросил Мэтью, чтобы сразу избавиться от нечаянно увязавшейся за путниками неловкости.

– Восемь: три одноместных, три двухместных и два четырёхместных. Большой трактир у Фрарфа, у его многорукого семейства. Такой же большой трактир, если не больше, есть только в Хоглифе. У них двор для лошадей вдвое просторнее. В Хоглиф отовсюду ездят за мукой… И за винами: места там ягодные… Зато Дорлиф между всех селений стоит – через него все дороги пролегают… И Новосветное Дерево у нас самое красивое…

В то время как друзья приближались к Дорлифу, небесный свет, утомившись, лениво покидал его. Дорлифские радуги поглотил сумрак, и крыши его потускнели. Но ненадолго…

– Дэн, Мэт, смотрите!

– Фантастика! – тихо, но восторженно сказал Дэниел и спросил: – Свечи?

– Да, дорлифяне зажигают свечи. Видите: крыши одна за другой наливаются светом, и над домами снова зависает радужная кисея. Только теперь она вечерняя.

– Она ещё красивее во мгле! И в этом свечном свете какая-то тайна, – подметил Дэниел.

– Да, какая-то тайна, – повторил Семимес.

– А твоя тайна видна отсюда? – спросил его Мэтью.

Семимес усмехнулся.

– Нет. Липняк загораживает её. Мы обойдём рощу справа, и тогда вы увидите наш свет. Его будет видно издали. Отец говорил, что раньше здесь рощи не было. Высаженный липняк поднимался вместе с новым Дорлифом… после того, как Шорош уничтожил прежний Дорлиф. Я люблю гулять по роще и немножко размышлять о всяких вещах… и жевать липовые орешки. Хорошо размышляется о всяких вещах, когда жуёшь липовые орешки… Хм… интересно, что отец приготовил на ужин… Мэт, Дэн, что бы вы сейчас пожелали скушать?

– Мой желудок уже битый час ко мне с этим вопросом пристаёт: журчит без умолку, – начал Мэтью.

– Пожуй липовых орешков, – предложил Дэниел.

– Наверно, придётся.

– Липовыми орешками сыт не будешь, – заметил Семимес. – Они мысли подпитывают, а не желудок. Для желудка баринтовые орешки хороши. Но сейчас про них забудьте.

– Я бы… – снова начал Мэтью. – Пусть нас и поздний ужин ждёт, я бы с удовольствием съел жареной рыбы. И к рыбе обязательно картошечки варёной, горячей-горячей, с огня. Кладёшь её в рот и перекатываешь языком и зубами, чтобы не обжечься.

– От рыбы я точно не откажусь, – согласился Дэниел. – Съем целую сковородку, а на картошку, боюсь, в моём животе места не останется. А ещё вина из… этого… как ты говорил, Семимес? Откуда все муку и вино возят?

– Из Хоглифа.

– Сковородку рыбы и хоглифского вина. Всю жизнь мечтал съесть целую сковородку жареной рыбы.

– А я рыбу с картошкой люблю, – настаивал Мэтью. – Без картошки… чувствовать буду, что чего-то не хватает… и во вкусе, и на душе – картошечки не хватает. А когда она есть, и вкус приобретает…

– Нет, я тоже картошку люблю. Я за картошку… но с селёдочкой. А вот вкус жареной рыбы ничем перебивать не стану.

Семимес слушал и довольно качал головой.

– А ты что отмалчиваешься, проводник? – спросил Мэтью. – Выкладывай свои тайны.

Семимес прошёл ещё несколько шагов и с полной серьёзностью ответил:

– Раз вы оба о рыбе размечтались, то и я рыбки бы поел. Очень бы поел: рыбу люблю. Очень бы поел. Только не жареной, а варёной: в варёной рыбе больше настоящего вкуса, рыбьего. А в жареной – много стороннего вкуса. Она вкусна, но вкусна новым вкусом. Отец любит рыбу, сваренную с овощами: морковью, свёклой, картошечкой и лучком. Варит, известное дело, в козьем молоке… Ещё, от грибочков не отказался бы… что в Садорне забыл прихватить. Мы с отцом больше тушёные грибочки едим. Тушим в козьем молоке.

– Известное дело, – кстати сказал Мэтью. – Попробовать бы.