Андрей Руб - Камешек в сапоге

— В суде должна соблюдаться тишина! — веско произнес я и поощрительно замолчал…

— Всё? — спросил я, когда Зирг закончил свою обвинительную речь.

— Всё…

— Что скажете бургомистр?

— Ложь и наглая клевета! Я радел о благе города денно и нощно…

— Стоп! — перебил я его. — Насмешник, кто может подтвердить твои слова?

Нашлись в толпе свидетели. И рискнули высказаться. Видать сильно накипело. А может, как всегда надеялись на «доброго царя», которому продажные бояре не докладывают. И он не знает о страданиях простого народа…

«Да — брал. Да — утаивал. Да — не заботился…», — я посмотрел на судью и помощников, сидящих за столом с диким сумбуром в душе и растерянными лицами. На их глазах творилось неслыханное и небывалое.

— Итак, Ваша честь — каково ваше решение?

— Но я же не знаю, что положено по закону…

— А сейчас закон —  это вы! Представьте, что на его месте находились бы вы. Каков был бы приговор?

Бывший горшечник, мрачно ухмыльнулся и произнес: — Известно какой… — повесили бы меня…

— Ну вот! А вы говорите — законов не знаете! Огласите приговор. Виновен или… не виновен.

Он уставился на меня силясь понять, чего хочу — я. Но моя каменная и совершенно равнодушная морда ничем не могла ему помочь.

— Можете посовещаться с помощниками, — все так же равнодушно посоветовал я.

Он с тоской посмотрел на тетку. Та шёпотом, слышным на полплощади, посоветовала: «Повесить его, хряпа ненасытного!». Бородатый тоже кивнул, поддерживая её.

— Виновен, Ваше сиятельство. Приговор — повешение…, — горшечник произнес это так, как будто повесить должны были его — и он сам себе огласил приговор.

Я «прислушался» — он был до конца уверен, что все происходящее не более чем моя жестокая шутка. Вот оно в чем дело.

— А имущество, нажитое неправедным путем конфисковать в пользу города…, — продолжил я его мысль. — Так?

— Да! Неправо жил… пусть и издохнет — как собака! А имущество — конфисковать в пользу города. Продать и деньги в казну для помощи неимущим и голодным, — решительно и со злобой глядя на меня, произнес он и стукнул кулаком по столу. (Вот теперь он точно был уверен, что его повесят).

— Ну, и чего ты ждешь Насмешник? Исполняй приговор.

— Но стража… мне может не подчиниться…

— Кто не подчиняется законной власти — тот смутьян и бунтовщик. А для тех, кто служит - приговор известен заранее, — я посмотрел на сильно приунывшую стражу, — веревка! Исполнять приказы власти — это их долг! Им за это деньги платят… и немалые.

— Связать его! — весело и глумливо скомандовал двум ближайшим стражникам новый их новый начальник.

В общем, казнь прошла весело и с огоньком. Бургомистр орал что-то о высоких покровителях, о законе, о самозванцах. Предлагал даже схватить меня и предать суду. Народ наслаждался бесплатным представлением.

Только после того как реально задрыгался в петле бургомистр. Только тогда новый судья поверил. Я это «почувствовал». Заодно он хотел грохнуться на колени от всей души поблагодарить меня. Я пресек его порыв кратким:

— Сидеть!!! Судья ни перед кем не встает на колени! Иначе, после этого — он не судья. Ты видимо ещё не всё понял. Никто не смеет угрожать судье! Ты…! И вы — его помощники! Последняя надежда всех этих людей, —  я обвел рукой стоящих на площади. — Последней надежды на справедливость! Ибо, все должны знать — Император справедлив… 

Я повернулся: — Помнится начальник, ты обвинял ещё кого-то? — вкрадчиво поинтересовался я у Насмешника.

— Да!

— Так постарайся, чтобы обвиняемые не сбежали… и дожили до суда. И чтоб их имущество не растащили. Ты теперь справедливая власть.

Он кликнул из толпы ещё пару помощников и работа закипела…

Глава 30.

Предлагаем пособия: том первый: "Для тех, кто вяжет", второй: "Для тех, кто завязал".

 Прощаясь с судьей перед отъездом, я сказал ему:

— Судья ты просто помни. Закон толкует не тот — кто прав, а тот — кто имеет право. Понял?

Тот истово кивнул, почему-то глядя на меня, как верующий на икону.

— Справедливо суди. Главное не скурвись…, — я хлопнул его по плечу. — И не подведи меня!

На второй день, уезжая из городка… с чувством глубокого сожаления я должен сказать… Хотя вру! Чего там. С чувством глубокого удовлетворения, я сообщаю — здесь повесили по приговору суда, всю городскую верхушку и я назначил новую. Да! Осудите меня. Я мог их помиловать, но не стал. Вся эта сволочь надоела мне ещё там, на Земле. Тут же — послушав «глас» народа, (причем процентов девяносто не врали — уж это я почувствовал). Так вот, я понял, что я — прав. Как бы там дальше не сложилась — я дал людям надежду. Надежду — на справедливость и воздаяние по делам его — ещё на этом свете.

Я ехал и насвистывал полковой марш Лейб-гвардии Казачьего полка. Ехавший рядом Чика как-то странно поглядывал на меня. Да, я его понимаю! Этот марш — марш Мендельсона[12].

Осуждал ли меня мои соратники и друзья? Да по-разному. Они не современные «гуманные» (тьфу три раза!) люди и весьма отличаются от привычных мне в некоторых моментах.

Для Дживса спорить вообще не приемлемо — он, мягко поправит интонацией. Этим своим «Сэ-эр, как можно…». Вот тут и начинаешь думать, где накосячил. Если молчит — значит все нормально.

Отче, конечно читает морали о всепрощении, но несколько выборочно. Да ещё он не того попал. Привожу ему примеры, чем все это аукнется. Хотя иногда убеждаю я — его, а вот иногда он — меня. (Помиловали ведь городского казначея — ограничившись плетьми и огромным штрафом). Выручает то, что он из бояр. Из тех реальных служивых, знакомых как со словом Честь, так и с оружием. Да и видит он ситуацию по-другому.

Баярд — рыцарь. Хотя насчет «без упрека» — я бы поспорил. Это по тем временам он и был без упрека. В наше время ему бы нашли чего поставить в упрек. Да и баб у него вечно куча, прям завидно. Белокурый гигант производит убойное впечатление на слабую половину. Они готовы отдаться ему прямо тут, за ближайшим углом. Чем он беззастенчиво и пользуется. Сходимся мы и в том, что «имущество побежденных - законная добыча». Как там? Вэ виктис. «Горе — побежденным!»[13]. Вот тут — мы с ним полностью солидарны.

А по поводу казней…? Ну, во-первых, я его сеньор… и командир, а значит априори — прав. А во-вторых — он, как и Отче — из благородных. Это как ни крути, накладывает очень сильный отпечаток. Современному человеку это трудно понять. Но людьми он считал только благородных. Остальные на уровне конь — собака — человек — имущество. Не будете же вы читать мораль человеку, разбившему свою или чужую тарелку? Нет, он немного цивилизовался, но императивы поведения никуда не делись.