Виктор Демуров - Зарницы грозы

— А как же светлые демоны? — неуверенно спрашивает Баюн. — Муруган и Скимен? Их... тоже?

— Ты видел, с каким остервенением воюют даже эти двое. Демон всегда демон. Все, что он может добиться — права не страдать после смерти. Поверь, это уже немало. То, что Муругана и Скимена изо всех сил старались поднять ко свету, еще не значит, что они воистину стали светлы. Они были пробой, попыткой. Но и они не отказывают себе в пище.

— Все равно, — говорит Баюн. — В этом есть что-то ужасно несправедливое. Поднять руку на собственное детище не за его поступки, а за то, что ты его таким породил... Я думал, им дадут время исправиться.

— Время вышло, Баюн. Ты видишь: мир лихорадит. Тридевятое спасено, и клинок Нави пора убирать в ножны.

— Когда вы вернетесь? — спрашивает рысь. — Когда придет конец Волху?

— Я верю, что скоро, — отвечает Елена. — Но не забудь, что для небожителей столетие — как один день. Чем больше сил будет у Волха, тем дольше продлится сражение. Ослабить его можете лишь вы, смертные, на ком он кормится.

— Разве мы можем что-то сделать?

— Вы можете все. Вспомни слова твоего друга Алеши. Кстати, где он сейчас? Должно быть, перемолот жерновами войны... — Ее голос грустнеет.

— Все мертвы... — печально вторит ей Баюн. — Я как будто приношу несчастья. Вокруг меня умирают. И попадают в ад. И даже не знают, почему.

— После смерти демонов жертвы их наваждения будут подняты на небо. Так повелела Правь. Только сознательных слуг Волха оставят во мраке и боли.

— Финист — пусть мучается! — зло говорит Баюн. — Он уже достаточно врал!

Елена проводит пальцев по его морде от уха к подбородку:

— Иди и неси мою весть, маленький витязь.

Баюн проснулся с радостью на душе. Больше его ничего не тяготило. Словно вернулись к ему те дни, когде он жил в избушке Ягжаль, дружил с белками и лисами, смотрел, как творит чародейства или упражняется с оружием его хозяйка, играл с Серым Волком в шуточные догонялки — да мало ли было светлых моментов в кошачьей жизни. Он каждый вечер, сидя у Ягжаль на руках, смотрел яблочко, негодовал, переживал за жертв Заморья и втайне мечтал быть большим, сильным, зубастым, как Серый Волк, чтобы призвать к ответу всех лиходеев. А тепрь он обрел и зубы, и силу, но почему-то принесло это ему лишь кручину да потери...

Когда он рассказал Калину Калиновичу свой сон, тот даже обнял его от избытка чувств:

— Ты молодчина, Баюн! Я говорил — душа твоя чистая!

За истекшее время к Вестникам Рассвета пришло еще человек десять. Люди приводили друзей и родичей, в ком могли быть уверены. Но недавно Калин Калинович сказал, что надо приостановиться, переждать. Насторожился Финист. Что-то учуял в вотчине, которую считал своей и только своей.

Баюн и сам знал, что царь учуял, На днях он спрашивал своего первого советника, не замечал ли он кривотолков каких, заговора, тайн в Лукоморье. «Не замечал», ответил Баюн с честными глазами, а у самого сердце тук-тук-тук. Теперь пройден рубеж, теперь Финист не простит и не вспомнит о дружбе. Голову снимет за предательство. Или Волху скормить повелит.

— Медленно движемся, — сказал Калин печально. — Упускаем. Демон обратно крепь нагуливает, раны свои зализывает, новые присоски растит. А пойдем побыстрее — выдадим себя и все на плахе окажемся.

Если не считать стычек на западе, то Волху и вправду была дарована передышка. Он оставил за Чи-Ю право сокрушить Заморье — или хотя бы сильно его изранить — а сам переводил дух и залечивал свою истрепанную плоть. Помогало и то, что в королевствах начались волнения. Люди были сыты по горло. Балору приходилось отвлекаться, и Скимен, разрывая на себе путы, боролся все упорнее. Муруган дожал берендеев и сказал, тяжело дыша, что из войны выходит. У него есть возможность поглотить кое-какие княжества, но пестовать зажегшуюся в нем тьму он не станет. С этими словами хидушский демон устало повалился ничком на базальт, раскинув щупальца, и прикрыл глаза. Равана отдал приказ восстанавливать страну и более ни во что не вмешивался.

— Надо сделать, как Светлые Князья с демонами, — ответил Баюн Калину Калиновичу. — Всем одновременно сказать. А потом скрыться и смотреть, что будет. Заодно узнаем, кто и сколько за нас.

— Это чародеем надо быть, — возразил ему Калин. — Сильным притом, очень сильным. Только демоны могут внушать всем единовременно.

— Яблочки! — озарило Баюна. — Новости-то все смотрят! Надо выбрать вечер, и вместо птицы Гамаюн на блюдцах появиться.

Калин Калинович хлопнул себя по колену:

— Ай да рысь! Где ж ты раньше его прятал, Емеля? Только как ты, Баюн, вместо птицы появишься? Здесь снова чародейство нужно...

— Яблочки — навья штуковина. Навы должны знать, как можно все блюдца заставить сменить картинку. Мне они вряд ли откажут.

Рысь разузнал, какие навы надзирают за цехом, где мастерят дальнозоры — блюдца с зеркальцами. Он привык уже, что не встречал в Тридевятом ни отказа, ни отпора, и даже растерялся сперва, когда нава спросил:

— А для чего тебе?

— Надо! — ответил Баюн. — Государственное дело. Много будешь знать, плохо будешь спать.

— Надо... Хе... Эти приборы, да будет тебе известно, все настроены на Цитадель. Может, ты шпионить вздумал. У меня инструкция верховного навы — никому не давать копаться в настройках. Спрашивай маршала. Пусть он персонально разрешит.

Баюн эту речь плохо понял, но сообразил, что ему отказали. Ну ладно, в дверь не вышло — полезем через окно! Он стащил из казны золотых, подкупил главного мастера и узнал, каким чародейством можно перебить яблочку кадр. Слов при этом, правда, непонятных услышал — аж голова загудела. Хоть ругайся ими.

— Нужен нам колдун, — задумался Калин Калинович, — такой, чтоб не с Финистом был.

Колдуна Баюн как раз знал: Манул, кошачий царь. Правил этот зверь кошками юго-востока, а известен стал, когда по югу прошелся джинн. Всех котов увечных и ставших бездомными Манул у себя в горах приютил. Это с ним Финист Баюна в первую встречу спутал, хотя сходства никакого. Манул мохнатый, как шар из шерсти. Морда поперек себя шире, глазища навыкате. Зыркнет — птицы с неба падают.

— Могу, отчего же нет, — сказал Манул Баюну, выслушав его. — Только за то мне бочку сливок и корзину рыбы. А еще лубок с меня нарисуйте.

Любил кошачий царь почему-то на лубках появляться. Рысь согласился, вызвал его в Лукоморье к назначенному дню, а Калин Калинович стал речь готовить.

— Надо, чтобы человек уважаемый к народу обратился, — говорил он, — тогда прислушаются. Меня-то не знает никто. Ставр — тот отказался, струсил... Илейка двух слов не свяжет, да и читать не умеет... Или Федот-стрелец, или ты, Баюн.