Распутанный - Шеннон Мессенджер

она бы хотела, чтобы я заглянул к ним, пока буду в городе.

Садовник кивнул, и Киф понадеялся, что это означает, что ответ сработал.

— Откуда ты приехал? — спросил он, к чему Киф тоже был готов.

— В данный момент я как бы в разъездах. Я взял годовой отпуск, чтобы немного попутешествовать.

Садовник улыбнулся.

— Я всегда этого хотел. Но мои родители настояли, чтобы я сразу поступил в университет.

Киф кивнул, как будто знал, что это значит.

— Ну… у нас еще есть время, верно?

— Для путешествий? — Садовник пожал плечами. — Может быть, для разрозненных отпусков. Но когда у тебя есть работа и семья, время просто… ускользает.

Он сдвинул шляпу на затылок, открывая густые седые пряди в черных волосах, чего Киф определенно не ожидал.

На его темно-коричневой коже почти не было морщин.

— Ты говоришь себе: «Когда-нибудь мы все отправимся в большое приключение!» — продолжил он. — Но, во-первых, дети такие маленькие, а путешествовать со всеми этими детскими вещами? — Он покачал головой. — Плюс плач. И смена подгузников на этих крошечных переносных столиках? Сущий кошмар! Поэтому ты ждешь, пока они подрастут, но потом на работе так много работы. И ты говоришь: «В следующем году». Но потом у детей каждую неделю тренировка по футболу и уроки игры на скрипке. Итак, следующий год… это всего лишь короткая поездка навестить свою больную бабушку. И не успеешь оглянуться, как твои собственные дети уже готовы к поступлению в университет, а ты говоришь им, что они тоже должны начать прямо сейчас.

— Ух ты, — пробормотал Киф, не зная, что сказать.

Часть его хотела вытащить свой следопыт и сказать ему: «Куда ты хочешь пойти? Я могу перенести тебя!»

Но это была бы очень плохая идея.

— Все в порядке, — сказал ему садовник. — Радости в повседневной жизни более чем достаточно. Вот почему мне нравится здесь работать. Все всегда спрашивают: «Разве это не угнетает?» И, конечно, это может быть так. Но это также напоминает о том, что не имеет значения, сколько у тебя денег или сколько интересных вещей ты делаешь. Главное, чтобы у тебя были люди, с которыми ты можешь разделить свою жизнь. Люди, которых ты будешь оплакивать, когда они уйдут, и люди, которые будут оплакивать тебя. Так что наслаждайся путешествиями. Отправляйся навстречу приключениям. Потом найди себе дом и наполни его людьми, которых ты любишь. В любом случае, это два моих совета. Делай с этим, что хочешь. Мы почти на месте.

Мозгу Кифа потребовалась секунда, чтобы уследить за быстрой сменой темы разговора.

Этот совет заставил его мысленно перенестись в его любимое место под покачивающимися ветками панакеса, где он уставился в пару теплых карих глаз.

Но, верно, он также был на человеческом кладбище, и садовник указывал на ряд надгробий впереди.

— Не могу поверить, что вы запомнили все эти могилы, — сказал Киф, стараясь не обращать внимания на то, как его сердце колотилось о ребра.

— Я бы хотел. В основном я знаю те могилы, которые никто никогда не посещает, где мне никогда не приходится убирать увядшие цветы или собирать маленькие записки. Мне кажется, что моя работа — помнить об этих могилах, быть для них человеком, поскольку у них, очевидно, больше никого нет.

В горле Кифа застрял ком, и ему потребовалось три попытки, чтобы проглотить его, прежде чем он смог спросить:

— Значит ли это, что никто никогда не навещал Итана и Элеонор?

Садовник кивнул.

— Возможно, кто-то проскользнул мимо, пока я был занят в другом месте. Но я в этом сомневаюсь. А если и так, то они не оставили никаких следов.

Киф вздохнул.

Честно говоря, в этом был смысл.

Его мама, вероятно, выбрала Итана, потому что у него не было ни друзей, ни семьи, так что было бы лучше, если бы она захотела, чтобы он исчез.

Она, вероятно, даже ворчала о том, как ее раздражает, что у него есть дочь.

С одним незавершенным делом ей пришлось разобраться.

— Ты в порядке? — спросил садовник, останавливаясь, чтобы рассмотреть Кифа. — Большинство людей немного дрожат, когда впервые попадают сюда. Но ты выглядишь очень бледным.

— Я в порядке, — заверил его Киф, затем сделал глубокий вдох и попробовал еще раз. — Я в порядке. Просто никогда раньше не был на кладбище. Это… много.

— Так и есть, — согласился садовник. — Так что не торопись. Когда будешь готов, они будут вон там.

Он указал на два самых маленьких надгробия на кладбище, стоящих бок о бок посреди множества других могил.

Киф прошел бы мимо них, если бы рядом не было садовника, который указал на них.

— Не торопись, — сказал ему садовник, похлопав Кифа по плечу, прежде чем отступить. — Я буду недалеко, если тебе что-нибудь понадобится.

Кифу потребовалось несколько вдохов, чтобы выдавить из себя:

— Спасибо. — И к тому времени он остался один.

— Ты сможешь это сделать, — сказал он себе, заставляя ноги нести его вперед.

Вблизи могилы казались еще меньше, и на них были два самых коротких эпиграфа на всем кладбище:

Итан Бенедикт Райт II

Любимый отец

Элеонора Оливия Райт

Любимая дочь

Без дат.

Без описаний.

К счастью, без фотографий.

Киф также не мог не заметить, что у имени Итана не было надписи «доктор».

Но ему надоело разгадывать гигантские тайны с помощью крошечных, разрозненных подсказок.

— Простите, — прошептал он, жалея, что не может придумать, что сказать получше. — Я знаю, что никогда не смогу загладить то, что произошло, но… Я принес это для вас.

Он наклонился и положил по букету незабудок к каждому из надгробий, хотя все еще не понимал, почему люди избрали это своей традицией.

Разве цветы не завянут и не пожухнут, и могила не будет выглядеть еще более уныло?

Но… по крайней мере, садовник — и любой другой — увидит их и поймет, что кто-то заботится об Итане и Элеоноре.

— Мне не все равно, — сказал Киф безмолвным надгробиям. — И я хотел бы сделать больше.

К сожалению, было уже слишком поздно помогать им.

Самое большее, что он мог сделать, это помнить о них.

Поэтому, несмотря на то, что с каждой минутой становилось все холоднее и моросил мелкий дождь — и позже он мог легко рисовать, опираясь на свою фотографическую память, — Киф достал свой серебряный блокнот и несколько цветных карандашей и сделал подробный набросок могилы, пытаясь передать ощущение одиночества на кладбище.

К тому времени, как он закончил, его била дрожь, а руки онемели, когда он засовывал дневник обратно в карман плаща.

Его