Наследник огня и пепла. Том IХ - Владислав Добрый

— Я не могу вам пообещать место в Золотой Палате. Пойми: это не городской совет. В Серебряную Палату люди выбирают тех, кого знают. Каждый, кто набрал сто голосов из имен вписанных в книгу, получает право говорить от них. Потому их там уже девяносто, не влезают. В Золотой Палате те же правила, но туда вписаны только семьсот человек — те, кто сражался верхом в самые чёрные дни Караэна. Это благородные. Их слово не всегда веское, но родства и связи — с Великими Семьями. Я могу вписать ваши имена в Серебряную Книгу. Может, даже в Золотую. Но вы не попадёте в Палату. Вас туда не допустят. Вы не наберёте столько голосов…

Ан снова меня перебил.

— Тогда мы попросим Караэн сами.

— Тогда вам откажут, — резко сказал я. — Требуй то, что я могу дать, а не светило в корзине! Я могу дать мир. Этого мало?

Ан помолчал. Он отвечал мне, но смотрел не на меня. Его глаза скользили к троим потертым долгобородам за соседним столом.

— Вы слышали, — спокойно сказал он. — Он предлагает не просто союз. Он предлагает дверь.

— Дверь в лаву, — отозвался первый, тот, что с лицом как известняк. — Как забой без крепей. Лезешь, думаешь — проскочу. А потом лавина. Люди — мягкие породы. Речь у них течёт. Слово сегодня — не то же, что слово завтра.

— Веками мы держали своды, сложенные из правил, как арка над вратами, — глухо поддержал второй. — А он предлагает крышу из веток. «Скажи — и будет». Что это за клятва, если нет печати, нет рельефа, нет знака старшего молотобоя?

— А я скажу больше, — прохрипел третий, голосом как у жернова. — У людей слово живёт до конца пира. Пока пиво холодное и мясо тёплое. Потом — вспоминают по-другому. Я видел. Работал с ними. Один год — мир, второй — война. Один раз мы «друзья», другой — «бородачам нельзя в город». Где тут порода? Где структура?

Ан молчал. Слушал, будто ждал, пока все три молота ударят по камню — и трещина покажет, куда копать.

— Всё так, — наконец сказал он. — Но если не идти — не будет туннеля. Если не рисковать — руду не добудешь. Мы можем получить долю в кузне, а не только таскать руду. Нам нужен выход в долину. А не крохоборство по обочинам путей.

— Тогда пусть кладёт камень, — сказал первый. — Пусть подпишет. Пусть врежет в бронзу. Вольный союз с караэнцами. Но на условиях, не выдолбленных в воздухе.

Я приподнялся:

— Хотите — гильдию? Назовите меня старшим распорядителем. Хотите — герб Караэна с бородой. Хотите — я поклянусь на алтаре своих предков. Хотите — впишу всех, кто придёт сражаться, в Серебряную книгу, и они изберут своих представителей. Но я не приведу вас в Золотую Палату. Всё, кроме невозможного. Но скажите сейчас.

Старики переглянулись. Один сжал кулак, пробурчал:

— Лучше железо в руке, чем слово в ушах. Но если у нас будет железо — я согласен.

— Тогда куй, пока жарко, — сказал второй. — Но пусть выдолбит. Чтоб камень потом не отрёкся.

Ан прорычал:

— Веду я. Но совет слышу.

Я посидел ещё немного. Руку мне не пожали. Внятно не пообещали ничего, кроме пары сотен людей. Я мысленно прокрутил в голове обещанное мной. Вроде бы ничего лишнего не сказал.

И тут от соседнего стола встал долгобород. В рабочей одежде. Добротной, но потёртой. Он шагнул к нам:

— А часто ли бывает, что человек приходит в Великий Холл — и идёт, минуя стражу?

Мне не понравился его тон. В зале повисла тишина. Даже седобородые воины замолчали.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что этот человек⁈ — Ан встал. Его лицо потемнело. Не фигурально — буквально. Та кожа лица, что была видна вне бороды потемнела, и в его глазах сверкнуло то, что у других зовут яростью, а у долгобородов — готовностью действовать.

Но потертый не смотрел на него. Он смотрел на меня.

— Зачем ты пришёл?

Глупый вопрос. Я уже полчаса объясняю. Но я встал, медленно натягивая латную рукавицу. И ответил:

— Сказать, чтобы вы не притесняли людей. Не сгоняли с мест. Не отнимали дома. Не давали их грабить. Не убивали за попытку поставить мельницу. Чтобы горцы, живущие рядом с вами, не крали и не насиловали, прикрываясь вашим именем.

— Ты говоришь глупости, — зарычал Ан. — Мы и так не берём податей! Мы живём рядом с людьми, а не над ними. Как такие как ты, что сели на коней и теперь решили что выше ростом таких же как вы! Мы изгоняем только тех, кто отказывается от мира! Мы готовы платить за их кожу, мясо, ткань — железом и орудиями! Мы следим за горцами! А мельницы мы построим сами. Вы, люди, ничего не умеете…

— Так расскажите им об этом! — рявкнул я и грохнул рукавицей по столу. Удар был глухой, но сильный. Седобородые воины задвигались, потянулись к шлемам. По спине как будто холодным ветром после бани прошлись. Я запоздало испугался. Захотелось извиниться и больше не перебивать. Но продолжать хотелось ещё больше. — Объясните им! Напишите! Наймите глашатаев, пусть читают вслух! Пусть люди знают, что можно, а что нельзя! Пусть поймут, что вы не хозяева, а соседи! Что вы будете защищать, а не карать! Что платите — а не отнимаете!

Я сделал паузу и добавил:

— Лучше всего — освободите их от податей на три года. А потом просто… продлите.

Я задохнулся. Из меня будто выскочило что-то давно сдерживаемое. Я словно заново понял, где нахожусь. И поразился этому.

— Он всё сказал, — произнёс один из долгобородов без доспехов, сидевший за соседним столом.

— Теперь ему пора уйти, — ответил второй.

— Я знаю, — сказал третий. — Кого предложу я.

Иногда я не улавливал скрытого смысла. Всё же моё знание их языка не было совершенным. Ан посмотрел на меня.

— Мы сделаем, как ты сказал. Две сотни хирдменов. И ты дашь то, что обещал. Если попросим возможное — ты дашь. Но помни: мы помним. Даже когда люди забывают. А теперь иди.

Я не торопясь начал одевать латные перчатки. Слуги, что накрывали на