Елена Грушковская - Перенос

Она пытается его утешать, но сама при этом выглядит растерянной и грустной. В машине она начинает всхлипывать. Моё сердце сжимается от огорчения: мы столько этого ждали, столько усилий приложили, и вот — она не рада. Живя с отцом, она тосковала и рвалась ко мне, а сейчас, когда мы наконец вместе, она скучает по нему. Я вздыхаю. Так и должно быть. Я её мать, а он — отец.

— Машенька, не плачь. Вы с папой будете видеться очень часто.

Всё же она плачет всю дорогу, надрывая мне сердце. Но ничего уже нельзя поделать. Нельзя повернуть время вспять и вернуть всё, что безвозвратно ушло. Нельзя перекинуть мост через пропасть, разделившую наши жизни на две части — до и после переноса, перебежать по нему в первую часть и забрать то, что там осталось.

Дома нас ждёт вкусный обед, приготовленный Вадимом в честь приезда Вани и Маши. Вадим берёт Машу за руку и ласково заглядывает ей в глаза.

— Что случилось? Почему мы такие грустные?

Маша не отвечает, горько всхлипывая.

— Что с ней такое? — обеспокоенно спрашивает Вадим, подняв взгляд на меня.

— Скучает по отцу, — вздыхаю я.

Вадим и водитель переносят коробки с вещами в дом, а я сижу возле Маши, которая лежит ничком на диване и горько плачет. Лиза тоже участливо подсаживается и гладит её по волосам, приговаривая:

— Ну что ты, не плачь, не плачь. Папа приготовил столько всего вкусного. Сейчас пойдём кушать.

— Это твой папа, а не мой, — всхлипывает Маша.

Лиза, подумав секунду, отвечает:

— Он очень хороший, он тебя не обидит. Не бойся. Мы с ним вчера ездили за подарками для мамы, для Вани и для тебя. Для тебя — даже целых два подарка.

Вещи перенесены, фургон уезжает. Вадим спрашивает:

— Ну что, будете разбирать вещи сейчас или после обеда?

— После обеда, — сразу отвечает Ваня, любитель вкусно поесть.

— Согласен, — улыбается Вадим. — Вещи здесь, никуда не денутся, а обед — такое дело, которое не терпит отлагательств. Ну, раз так, то пойдёмте. Мыть руки — и за стол!

Маша не идёт — остаётся лежать на диване. Вадим склоняется над ней.

— Машенька, пойдём.

— Я не хочу, — бурчит она в подушку.

— Что значит «не хочу»? — хмурится Вадим. — Мы все пойдём, а ты здесь останешься? Нет, так не пойдёт. Ну-ка, вставай.

Он мягко и ласково поднимает её, с улыбкой заглядывает в лицо и вытирает ей слёзы. Поцеловав её в обе щеки, он ставит её на ноги и берёт за плечи.

— Пошли, пошли.

Отеческая ласка Вадима помогает: Маша идёт обедать. Ест она без особого аппетита, чего нельзя сказать о Ване: тот уплетает всё за обе щеки и даже просит добавки. Вадим улыбается:

— Люблю людей с хорошим аппетитом. Это признак весёлого характера, доброго сердца и широкой души.

Ваня устраивается в своей новой комнате с королевским шиком. Особенно ему нравится её площадь и обособленное расположение — над всеми. Маша уныло раскладывает вещи на своей половине комнаты, вешает одежду в шкаф. Лиза с любопытством наблюдает, но ничего не трогает, а потом заинтересовывается папкой с Машиными рисунками.

— Можно посмотреть? — спрашивает она.

Маша смотрит на неё искоса.

— Это моё, — говорит она хмуро.

— Я только посмотреть, — просит Лиза.

Я говорю Маше:

— Солнышко, картины и созданы для того, чтобы на них смотрели. Если их никто не увидит, зачем их рисовать?

Этот аргумент кажется Маше убедительным, и она разрешает Лизе посмотреть рисунки. Лиза рассматривает их с неподдельным интересом и даёт самую лестную оценку:

— Супер… Мне так в жизни не нарисовать. Ты как настоящий художник.

Увидев среди рисунков мой портрет, она восхищённо поднимает его и показывает мне:

— Мама, ты это видела?

Я киваю. Лиза любуется портретом с искренним восхищением, сравнивая его с оригиналом.

— Как здорово! Так похоже — даже лучше, чем фотография! А ты меня нарисуешь?

Маша пожимает плечами.

— Если хочешь, нарисую.

— Ой, а нарисуй прямо сейчас! — просит Лиза.

Маша нехотя достаёт чистый лист бумаги, планшет и карандаши, садится на кровать. Лиза усаживается перед ней на стул и замирает, а карандаш в Машиной руке начинает летать по бумаге. Наблюдая за её работой, я поражаюсь, как легко и точно ложатся линии — сразу на свои места, так что их даже не приходится поправлять при помощи ластика. Сначала появляется овал лица и волосы, потом Маша приступает к рисованию глаз. Она рисует быстро и уверенно, и буквально через пять минут работы проявляется чёткое сходство. Глаза получаются как живые, Маше удаётся ухватить их выражение и блеск, носик Лизы она изображает буквально за минуту, потом, чуть помедлив, одним точным движением обозначает линию рта. Несколькими штрихами она набрасывает губы и начинает углублять сходство общих черт портрета с оригиналом, прорисовывая их более подробно. Лиза, устав сидеть в неподвижной позе, начинает проявлять признаки нетерпения.

— А уже можно посмотреть? — спрашивает она.

— Я ещё не закончила, — отвечает Маша строго. — И не вертись.

Я говорю Лизе:

— Уже очень похоже. Потерпи, Маше осталось совсем немного.

Ещё через пять минут Маша отдаёт Лизе готовый портрет:

— Ну, где-то так.

Лиза жадно хватает листок и смотрит. На её лице расцветает восхищённая улыбка: она узнаёт себя.

— Ой, это я! Я, точно! Как у тебя классно получилось! Мам, смотри! — Она поворачивает листок изображением ко мне, расположив его рядом со своим лицом. — Похоже?

— Очень похоже, — киваю я. — Как две капли воды.

Лиза вскакивает со стула.

— Пойду, покажу папе!

Она убегает, а я обнимаю Машу. Карандаш висит в её поникших пальцах, в глазах — печаль.

— Принцесса моя, ты у меня просто умница. Ты чудо. Пожалуйста, не грусти, не плачь… Я не могу видеть, как ты плачешь.

Она утыкается мне в плечо.

— Мне жалко папу… Он остался там совсем один. Бедный…

— Ну, он не совсем один, у него есть ещё Лена, — говорю я. — Да и вы с Ваней не так уж далеко от него, всего в каких-то тридцати минутах езды. Вы можете хоть каждый день ездить к нему.

— Всё равно мне его очень жалко…

Ночью к нам с Вадимом в спальню приходит Лиза и сообщает, что Маша опять плачет. В постели её нет: я обнаруживаю её на лоджии, свернувшейся калачиком на полу.

— Машенька, ну что ты…

Я поднимаю её и отношу обратно в её постель. Сколько я её ни уговариваю, успокоить её у меня не получается. На пороге комнаты появляется фигура Вадима в халате.

— Что тут случилось? Наша Маша опять громко плачет?

То, что не удавалось мне, удаётся Вадиму: ласково поговорив с Машей минут десять, он успокаивает её. Почему у него это получается? Может быть, потому что в полумраке он похож на Эдика очертаниями головы, а может, просто потому что он мужчина, а Маше сейчас как раз не хватает именно отеческого внимания. А может быть, дело в его особом даре успокоительно действовать на детей, который я заметила у него ещё со времён большой вечеринки в честь дня рождения Лизы, когда он умудрялся утихомиривать целых двадцать ребят. Как бы то ни было, Машу он успокаивает, можно сказать, в два счёта. Он не произносит никаких заклинаний, никаких особенных слов, просто разговаривает с ней на отвлечённые темы. Его тёплый голос и тёплая сильная рука действуют на Машу, как снотворное. Вполголоса беседуя с ней, он потихоньку устраивает её для сна: укрывает одеялом, поправляет подушку.