Карл Вагнер - Ветер ночи

Она покачала головой. Теперь, когда ее лицо приобрело нормальный цвет, она не казалась уже такой отстраненной.

– На первый взгляд, так да. Иначе ты бы хорошо знала, что такое бродить ночью одной по улицам Керсальтиаля. Нет? В таком случае веская же должна быть у тебя причина, чтобы так рисковать.

Плечи девушки чуть заметно шевельнулись, но лицо сохраняло прежнюю неподвижность.

– Никаких причин… хотя для меня это было и в самом деле важно.

Дрегар вопросительно поднял брови.

– Я хотела… ох, ну просто хотела побыть одна, хоть на время. Чем бы это ни кончилось… Не знаю. Я не думала, что кто-нибудь посмеет тронуть меня, если я скажу, кто я такая.

– Похоже, твой титул не внушил почтения этим кретинам, как бы тебе того ни хотелось, – рассмеялся Дрегар.

Десайлин резко вскинула голову.

– Все смертные боятся имени Кейна!

– Кейн! – в крайнем изумлении повторил Дрегар. «Что же в таком случае эта девушка сделала, чтобы он?..» Но еще раз оглядев ее с головы до ног, ее изумительно красивое бледное лицо, маленькие руки идеальной формы, он понял, что делать ничего и не надо было. С неудовольствием он отметил, что своим невольным выкриком привлек внимание всех немногочисленных посетителей таверны.

Несколько лиц обернулось к нему с выражением замешательства и любопытства на лице.

Ладонь варвара легла на рукоять испытанного меча.

– Ну так я – человек, который не пугается одного только имени, кому бы там оно ни принадлежало! – во всеуслышание заявил он. – Конечно, я наслышан о самом ужасном и могущественном колдуне Керсальтиаля, но его имя для меня – не более чем пустой звук! Со мною мой меч, чья сталь искромсает любого колдуна и чернокнижника, и, уверяю тебя, он уже немало преуспел в этом. Я зову его «Проклятием магов», и в аду уже довольно печеных душ, которые присягнут, что это имя дано не из бахвальства!

Десайлин смотрела на него с неожиданным для нее самой восхищением.

А что было потом, Десайлин?

Я… Я не уверена… мои мысли – они еще путались. Я, кажется, все еще не пришла в себя тогда… Я помню, что держала его голову на коленях так, как будто это было всегда и будет вовеки… Я помню, как смешивались вода и кровь в деревянной чашке, и вода была такая холодная и красная, такая красная… Я, должно быть, оделась… Да, я помню город, и как шла по нему, и все эти лица… все эти лица… Они глядели на меня, глядели украдкой, а иные в упор.

Всматривались – и отводили взгляд, всматривались – и спешили скрыться, всматривались – и смеялись у меня за спиной, всматривались – и громогласно выкрикивали гадости… А иные не замечали меня, просто не видели… И я не помню, что из этого было мне более отвратительно – наверное, все сразу и одинаково. Я ила, шла, шла… Я помню… Мысли мои путаются… Я помню…

Я не могу вспомнить.

Глава 4. МЫ УНЕСЕМ ТЕБЯ

Он поднял голову… и увидел ее, стоящую на набережной, наблюдавшую за ним со странной гримасой напряженности и нерешительности одновременно. От неожиданности Маурсел выругался и вышел из-за своего импровизированного верстака. Девушка казалась призраком, так тихо и неподвижно стояла она и смотрела на него.

– Я… я всего лишь хотела узнать, все ли у вас в порядке, – наконец сказала Десайлин с неуверенной улыбкой.

– Вполне, если не считать проломленного черепа, – ответил Маурсел, пожирая ее глазами.

Когда он очнулся и выбрался из-под обломков мебели в своей каюте той ночью, уже светало. Волосы у него на затылке слиплись от крови, а голова болела так, что довольно долго он просто сидел, тупо глядя перед собой, пытаясь восстановить в памяти ночное приключение. Он помнил, как нечто вошло в его каюту и, дотянувшись до него, отшвырнуло его, как тряпичную куклу. А девушка исчезла – может, ее и в самом деле уволокла та тварь? За себя Десайлин явно не боялась, пытаясь оттащить его от двери…

Или, может, просто кто-нибудь из его парней вернулся и сыграл с ним эту злую шутку? А голова трещит с похмелья?.. Да нет, это – чушь, кому знать, как не ему. Приятели наверняка бы его прирезали, да еще раза три проверили, мертв ли. Как, впрочем, и любое человеческое существо, хоть вор, хоть бывший матрос.

Но девушка говорила, что ее воздыхатель – колдун, и только колдовство могло управлять той тварью с черными крыльями, что ночью посетила каравеллу. А теперь девочка вернулась, и гостеприимство Маурсела оказалось несколько подпорчено неуютным ощущением опасности, сопровождающим ее повсюду.

Должно быть, Десайлин угадала его мысли. Она шагнула назад, словно собираясь уйти.

– Погодите! – неожиданно выкрикнул капитан.

– Не хочу навлечь на вас новую беду.

Этого замечания оказалось достаточно, чтобы завести и без того вспыльчивого капитана.

– Новую беду! Да провались этот Кейн в ад вместе со всеми своими дьяволами! Череп-то мой оказался крепким для его зверюги, так что если у него ко мне какие-то личные претензии, пусть уж приходит в этот раз сам!

Огромные глаза Десайлин зажглись искренней радостью. Она шагнула к капитану.

– Некромантия истощила его силы, – сообщила она. – Теперь Кейн будет спать не один час.

Маурсел с галантностью помог ей подняться на борт.

– Тогда, может, зайдете ко мне в гости? Доски стругать уже темновато, а мне бы хотелось потолковать с вами. Я, знаете ли, подкопил с прошлой ночи несколько вопросов.

Как и накануне, пропустив девушку в каюту вперед себя, капитан зажег фонарь над дверью и, обернувшись, увидел ее уже сидящей на краешке кресла; она смотрела на Маурсела с настороженным беспокойством.

– Что же это за вопросы?

– Почему?

– Что почему?

Маурсел сделал широкий жест.

– Все почему. Почему вы живете в неволе у этого колдуна? Почему он держит вас у себя, если вы его так ненавидите? Почему вы не можете покинуть его?

Девушка в ответ улыбнулась так печально, что капитан почувствовал себя наивным мальчишкой.

– О, Кейн умеет очаровывать. У него есть свой, особый магнетизм. Глупо отрицать: и его богатство, и ощущение сопричастности его власти удерживают меня возле него. Но мне от этого не легче, нет. Мы встретились, и уж виной тому колдовство, нет ли – не знаю, но я не устояла перед ним. Быть может, я даже любила его когда-то. Но я уже так давно и так яростно его ненавижу, что не могу вспомнить ничего, кроме ненависти. Но Кейн… Кейн продолжает любить меня – на свой лад. Любовь! Из всех страстей, когда-либо его обуревавших, эта – самая мизерная. Его понятие любви претит мне. Так любит собиратель редкостей какую-нибудь древнюю статуэтку в своей коллекции, такое чувство испытывает паук к своей плененной жертве! Я – его статуэтка, его драгоценный камень, его собственность. А кто когда-либо задумывался о чувствах вещи, которой владеет?