Моя жена – ведьма. Дилогия (СИ) - Белянин Андрей Олегович

— Анцифер, я отсюда не побегу. Во-первых, мне некогда, во-вторых, моя жена этого не оценит, в-третьих, дядя Миша тоже ничего не поймет. Раз уж я начал изображать из себя отчаянного героя — надо идти до логического конца. Иначе все теряет смысл… Пообещал крысюкам разобраться с Сычом — не сделал. Пошел убивать этого мерзопакостного старикашку — не застрелил. Трижды ранил, а не убил! Медведи помогли мне, а я не могу избавить их от постоянной травли. Здесь, в барской усадьбе, мне говорят об оборотнях и пропавших людях, я знаю виновного, а вы предлагаете бежать! Так нельзя… Я, конечно, не великий храбрец, но у меня все же есть совесть.

— Сереженька… — растроганно всхлипнул ангел, увеличиваясь в размерах и прыгая ко мне на кровать, — у вас… чистая душа, я всегда это говорил!

— Ага, еще и обнимитесь для полной идиллии, — не преминул вставить язвительный братец. — Серега, тебе не кажется, что в последнее время златокудрый наш так и норовит притулиться к тебе под бочок? Он что, окончательно «разбелил свой ультрамарин»?

— Тьфу, Фармазон! Вечно вы все опошляете. Это на вас телевидение действует. Если всему верить, то скоро даже естественный цвет неба будет восприниматься чем-то неприличным.

— Да ладно тебе, все знают, что люди искусства, музыканты, поэты, художники всякие, так и лезут побыть не только творческим меньшинством. Вспомним Чайковского, Микеланджело, Фредди Меркьюри…

— А давай я тебя тоже обниму! — неожиданно предложил Анцифер, отодвигаясь от меня и фривольно потягиваясь на кровати. — Ну что же ты стоишь там такой робкий, такой одинокий…

Я скорчился от хохота, бедный черт аж пятнами пошел, а за дверьми раздались торопливые шаги старого Парамона.

— Эй, немец, как тебя там по батюшке-то? Гансович? Вот платье тебе принес, барыня велела переодеться, чтоб к ужину при полном параде был.

Лакей держал в руках большой плетеный короб. Внутри оказались короткие брюки в обтяжку, белые гольфы, сапоги из желтой кожи, рубашка с кружевами, коричневый бант на шею, жилет и в тон к нему пиджак с глубоким вырезом, кажется, он называется сюртук или фрак, не помню. Все было точно моего размера. Итак, охота началась…

— Серега, ты сногсшибательно элегантен! — удовлетворенно констатировал Фармазон, когда Парамон наконец закончил меня одевать. Зеркала в комнате не было, но я доверял вкусу черта. Мы отправились вниз в столовую. У входа стояли двое уже знакомых лакеев, те, что встречали меня у ворот. Они подобострастно улыбнулись и, распахнув двери, хором доложили:

— Господин Петрашевский прибыли-с…

— Ну наконец-то… — Ко мне бодро прыгнула страстная графиня. Из-за дверей раздались тяжелые шаги мужа. Ольга Марковна, едва не столкнувшись со мной лоб в лоб, с тем же пылом бросилась назад.

Барин был мрачен. Он молча прошествовал мимо нас, сел во главе стола и рявкнул лакеям, чтобы подавали. Я смирно сел на указанное место, графиня опустилась на высокий стул напротив. Стол был большой, сервирован на три персоны и уставлен всевозможными закусками в русском стиле. Хозяин дома начал с водки. Просто опрокинул здоровый граненый стакан, захрустел огурцом и, ни на кого не глядя, руками начал рвать печеного гуся. Передо мной и графиней поставили блюда с рыбным пирогом. Ольга Марковна двумя пальчиками подняла высокий фужер золотистого вина:

— Бон аппетит, месье!

— Бон аппетит, мадам. — Уж такие-то мелочи я помнил.

Лакеи удалились, ножка хозяйки под столом мягко коснулась моего сапога. Наверное, я покраснел…

— Что-нибудь не так? Я надеялась, что наша кухня придется вам по вкусу. Если нет, только скажите — и повара запорют на конюшне.

— Нет! В смысле — но! Найн! Нихт! У вас чудесный повар, просто шерман! Хайль повар!

— Вы так возбуждены, — интимно прошептала барыня.

— Кто? Я? В… в… каком… что вы имеете в виду? — забормотал я, напряженно кося в сторону жующего хозяина.

— Если бы что имела, то на вашем месте давно бы ввела… — Еще один призывный взгляд и касание ножкой. — Не обращайте на него внимания, когда эта скотина ест, то ничего не видит и не слышит. А как нажрется, так спит без задних ног. Ну, говорите же, говорите, говорите…

— Майн… как это? Их би шпрехен… а почему ваш муж все время травит медведей?

— Какой вы… странный, однако… Во-первых, их слишком много, во-вторых, на медвежьи шкуры хороший спрос, а в-третьих, и это самое главное, медвежий нутряной жир — превосходное косметическое средство для ухода за кожей. Лично я использую его в натуральном виде, без всяких добавок… Так у меня ТАКАЯ кожа…

— Вы уверены? — ошарашенно переспросил я.

— Да. И вы сами будете иметь возможность в этом убедиться, — томно улыбнулась Ольга Марковна, демонстративно облизывая позолоченную ложку. — Она словно шелковая на ощупь, гладкая и упругая, нежная и прозрачная, на всем теле — ни единого пятнышка!

Я еще сильнее смутился, отхлебнул из фужера, и тут… видимо, мой самоконтроль несколько ослаб, потому что я с веселым ужасом почувствовал рвущийся с языка нахальный жаргон Фармазона:

— Эй, ма петий фий! Мамзелька-а… Че делаем вечером? Супругу — бон суар, подушку под ушко и одеяльцем с головой, нехай храпит боров недорезанный! Я, в смысле, у меня же не заперто… Ву компроне муа? Стульев, правда, нет, но постель удобная, вполне разместимся для партии в трик-трак. Ферштейн, майн либен фройлен? По глазкам вижу, что ферштейн…

— А… У… господин Петрашевский, вы… — От такой откровенной наглости у барыни перехватило голос. Похоже, она еще не совсем поверила в такое счастье. А у меня страшно зачесалось в правом ухе, и с языка само собой полилось прямо противоположное:

— Уважаемая Ольга Марковна, позвольте спросить вас прямо — верите ли вы в Бога? Помните ли о семи смертных грехах? Не боитесь ли суда Страшного, кругов адовых, геенны огненной? Обратите свой лик к Господу и покайтесь во всем, пока не поздно… Внемлите голосу, молящему о спасении души вашей, одумайтесь!

— Вы… что?! С ума сошли? — едва смогла выдавить бледная графиня, округлив глаза по царскому пятаку. Я хлебнул еще и обрушился на нее уже в полный голос. Анцифер и Фармазон толклись в моей голове, перебивая друг друга:

— А у меня там есть… стол! Ну, табль по-французски… На нем такое вытворять можно! Да разве приличествует женщине вашего возраста и положения столь явно заигрывать с посторонним мужчиной в присутствии живого мужа?! Вас ведь венчали в церкви, пел хор, батюшка читал… Есть такая гранд-фолиант, «Камасутра» называется. Древнеиндийский трактат для настоящей лямур с домашним учителем немецкого. А ведь Господь Бог на небесах на все это смотрит, смотрит… Он терпелив, справедлив и милосерден, однако это не причина, чтобы его так бесстыдно провоцировать! Вы только представьте себе… Ночь, звезды, мы вдвоем безо всего, я интимно поливаю вас вареньем, а потом его так медленно… Вот тут-то гнев Божий и обрушится на вашу беспечную голову, ибо грозен Господь наш к преступающим заповеди его!

— Кхм… — неожиданно громко прокашлялся Павел Аркадьевич. Я повернулся в его сторону, графиня продолжала сидеть, застыв, как кукла деревянная с остекленевшим взглядом, сжимая в окаменевших ручках кусок пирога, так что у него выдавилась начинка.

— Дас ис вас? — вежливо поинтересовался я.

— Да… ты тут че-то про Бога нес, — лениво заговорил барин, — проповедник, что ли?

— О, найн! Я нихт ферштейн в вопросе истинной веры. — По счастью, близнецы выдохлись, и я вновь ощутил себя хозяином положения. — Мы всего лишь коснулись айн, цвайн, драйн? Да, кажется, драйн день, когда Господь сотворяет зверей и птиц. Я ничего не напутал?

— Ах, звери… Вот тока утром за медведём гналси! — оживился хозяин усадьбы. — Здоровущий такой зверюга, когти как чеченские ножи, а зубы, а лапы… Уж я его и шашкой, и из револьвера, и конем по-всякому… Не могу одолеть! Уж так здоров, скотина! Напоследок схватился за плеть и как начал охаживать… Убежал-таки, подлец!

Перед моим мысленным взором встала Наташа, бережно бинтующая маленького медвежонка, слезы в ее глазах, кровь на пушистой детской шерстке… Похоже, барин Павел Аркадьевич тоже, смакуя, перелистывал свои воспоминания, он довольно откинулся назад, хихикая и бормоча: