Тим Скоренко - Хельга, Хильда, Хольда

Вермут нерешительно дотронулся до одного из тел. Оно шевельнулось, поскольку оказалось легким, высохшим, точно пустым внутри.

«Кто вы?» — спросил обер-лейтенант.

Ганс поднял руки и, оттянув ремешок, перенес свои круглые черные очки с глаз на лоб. Глаза у него были такие же черные, как и стекла очков. Ни зрачка, ни радужки, только непроницаемая тьма. «Вы знаете, обер-лейтенант, кто такие альвы?» «Нет», — покачал головой Вермут. «Садитесь, обер-лейтенант, послушайте одну сказку», — сказал Ганс и сел сам — прямо на железный пол, поскольку на койках места не было. Вермут присел рядом. Некоторое время оба молчали.

«Мы — альвы, — сказал Ганс. — Мы жили на земле много лет назад, потом была война, мы разделились на два народа, две коалиции. Одни остались на поверхности, вторые — мы — ушли вниз. С людьми мы общались, но наша цивилизация была значительно более развитой, нежели человеческая, и вы воспринимали нас как богов. Мы подчинили себе огонь на несколько тысяч лет раньше вас, раньше изобрели колесо, лук и так далее. Потом человек стал нас догонять. В подземелья, называвшиеся Свартальфахейм, он не спускался, но вот наших наземных собратьев вырезал под корень уже к шестому веку, если следовать вашему летосчислению. Подземные же альвы остались».

«И Аненербе вызвало вас наверх».

«Ну, можно сказать и так, — отозвался Ганс. — Хотя скорее не вызвало, а просто установило контакт. Нас очень мало, раса вырождается, и потому до недавнего времени мы вас просто боялись».

«Вы — нас?»

«Да, обер-лейтенант. Сколько вас? Два с лишним миллиарда? А нас — около пяти тысяч. И женщин — очень мало. Мы живем значительно дольше вас, но не настолько, чтобы не бояться смерти — как личной, так и всего народа».

«И что дальше?»

«Дальше на нас вышел Рихард Вольфрам из Аненербе. Нам предложили сделку: мы предоставляем правительству вашей страны определенные технологии, а вы возвращаете нам законное право на жизнь. Мы хотели жить на земле — и не просто существовать, а иметь влияние, власть, быть привилегированной группой. Ваши врачи должны были помочь нам с проблемами увеличения популяции».

«Что за технологии?» — спросил Вермут.

«Если говорить о науке, то здесь вы гораздо лучше развиты, чем мы. Даже подводная лодка для меня остается чудом, хотя я впервые плавал на подобной пятнадцать лет назад. Но мы тоже кое-что можем. Мы умеем управлять психоактивностью определенных существ. Если мы захотим, на нашей стороне выступят волки, змеи, рыси и совы. Или морские твари. Поверьте, обер-лейтенант, не все американские и советские корабли погибли от немецких торпед. Некоторые ушли в глубину по несколько более экзотическим причинам».

Вермут оперся на руку и поднялся.

«Скажите, Ганс, зачем вы мне рассказываете все это? В чем состоит миссия вашего господина?»

Ганс странно поморщился под маской — было видно, как натягивается кожа около глаз.

«Уже ни в чем, обер-лейтенант. Я должен был отдать свою энергию еще вчера, но не сделал этого, и господин умер».

Вермут молчал, ожидая продолжения.

«Вы, обер-лейтенант Отто Вермут, разъяснили мне одну вещь. Вещь, которую мы почти забыли. Вы показали мне, ради чего вы живете — и я понял, что у меня нет ни одной причины, ради которой стоило бы жить мне. Я говорил, что мы способны управлять животными. Там, в дне пути отсюда — точка, из которой можно вызвать достаточно крупных существ из глубин. У нас есть устройство вызова — вы видели его у господина. Вызвав наших зверей, мы бы затопили ваши подлодки — а через примерно полгода земля снова стала бы нашей. Рейх не смог исполнить свои обещания, но дал нам возможность взяться за дело самим. И мы взялись за дело».

Вермут ничего не понимал.

«Тогда почему? Почему вы не сделали этого?»

«Потому что я понял, что для нас вся эта земля, вся эта жизнь на солнце — пустой звук, давно забытый период. Мы не можем даже находиться наверху без специальной защиты и темных очков — настолько мы изменились по сравнению с нашими предками. Просто это ваша земля».

Вермут покачал головой.

«Мне с трудом верится в подобный альтруизм».

«Его и нет, обер-лейтенант. По крайней мере, у альвов. Он есть у отдельного индивидуума — у меня. Вам просто повезло».

Вермут вышел из каюты. Ему очень хотелось выйти на палубу, вдохнуть чистого воздух, почувствовать ветер и морские брызги. Альв появился следом.

«И что теперь?»

«Теперь — плывите в свою Аргентину. На точке мы остановимся и сбросим в море тела и устройство вызова. Команда пусть думает, что в этом и заключается некий ритуал».

«А вы… Ганс?»

«Да, пусть остается „Ганс“, — усмехнулся альв. — Играет ли мое имя хоть малейшую роль?.. Я уйду с ними. В бездну. А наши собратья, оставшиеся в Свартальфахейме, будут ждать сигнала еще тысячу лет — или дольше»…

Ящик с устройством вызова оказался нечеловечески тяжелым — Вермут невольно вспомнил, с какой легкостью носил его господин альвов. Его привязали к телу господина и соединили ремнями с телами оставшихся троих. Затем Ганс настоял на том, чтобы на палубе подлодки остались только они — четыре мертвеца, сам Ганс и Отто Вермут. Шефферу заранее радировали, чтобы всплыл, но никого не выпускал на палубу своего корабля.

«Пора прощаться, — сказал альв. — Я сам заберу их в глубину».

«Я все-таки не понимаю, Ганс, — отозвался Вермут. — Это же ваша раса, ваш народ, а вы предали его…»

Ганс покачал головой.

«Вы знаете, сколько детей было у Йозефа Геббельса?» — внезапно спросил он.

«Шестеро. Но почему „было“?»

«Перечислите их».

«Хельга, Хильда, Хельмут, Хольда, Хедда и Хейда».

«Как хорошо вас муштруют — от зубов отскакивает. Так вот, тридцатого апреля, как вы знаете из радиосводок, Геббельс покончил с собой».

«Да».

«Но ни одна радиосводка не говорит о том, что сначала они с супругой убили своих детей — одного за другим, сперва усыпив их морфием, а затем вколов цианистый калий».

«Откуда вы знаете, Ганс?»

«Мы знаем. Мы знаем гораздо больше вашего. Неважно, откуда. Важна причина поступка Йозефа и Магды Геббельс. Можете ли вы назвать ее?»

Вермута сбивал с толку сюрреализм ситуации: он, командир подводной лодки, стоял на ее палубе и разговаривал о семье министра пропаганды с потусторонним существом, называвшим себя альвом и совсем недавно собиравшимся выпустить из глубин нечто чудовищное.

«Нет», — на всякий случай ответил он.

«На самом деле — можете. Вы, обер-лейтенант, молоды и не слишком-то верите в Рейх, да и верить уже не во что. Вы легко согласились идти в Аргентину и сдаться там властям. А Йозеф Геббельс покончил с собой не из-за того, что боялся презрения, трибунала и прочих бренных мелочей. Он покончил с собой из-за того, что рухнула его вера, его мечта. А когда рушится вера — ничто уже не может устоять. И поэтому он забрал с собой своих детей, свою надежду и свое будущее, поскольку он не хотел, чтобы они жили в мире, где нет веры, принадлежавшей их отцу, и тем самым — в его системе ценностей — совершил высочайшее благодеяние. А на вопрос о причинах моего поступка ответ вы найдете сами».