Вадим Кондратьев - Извек

— Видать и правда силён бог, коли собственного сына при нём тиранили, а он и ухом не повёл.

По бокам захмыкали, но Эрзя цыкнул и скроил физиономию внимательного отрока. Сарвет меж тем перешёл к святым заповедям. Громко нараспев произносил каждую, непонятно объяснял великий смысл, и после объяснения ещё раз повторял. Эрзя прилежно слушал, кивал, а когда отзвучала последняя, вновь тихо пробормотал:

— От те раз, а мы оказца и не ведали, что такое хорошо и что такое плохо. И как же наши прадеды испокон веков жили без ентих мудростей? И чё-то я, промеж всего, про предательство не слыхал. Видать не грех. А, други?

Мокша из заднего ряда кашлянул и, понизив голос, пробубнил.

— Им без предательства никак не можно. Продают чё хошь и кому хошь, токмо цену подходящую дай. Продавать и предавать у них в почёте. Вон Чернях, всех продал, теперь в прибылях при самом Сарвете пресмыкается, и гоже ему…

— Аминь! — донеслось с крыльца, и Сарвет четырежды махнул рукой в сторону дружины.

К крыльцу уже бежали гридни, ведя могучих жеребцов. Князь с Сарветом степенно забрались верхом и двинулись к воротам. Гридни без промедления попрыгали в сёдла и пристроились следом. Дружина глубоко вздохнула и ещё раз грянула приветствие. Едва хвост последнего жеребца скрылся за оградой, взоры обратились к воеводе. Тот махнул рукой и уже без остервенелых ноток пробасил:

— Отдыхай, птичье вымя! Осмысливай услышанное, ежели кто чё понял!

Строй шелохнулся и скривил ряды. Послышался негромкий гомон, закучковались ватажки, которые то ширились, то дробились, то перетекали из одной в другую.

Воевода приблизился к Извеку и, глядя куда-то в сторону, вполголоса заговорил:

— Тут скоро, маленько кой-чё будет. Приказано поменять наши дозоры на путятинских, а при дворе добрынинские становятся. Теперь надобно, чтобы каждый при деле был, стало быть в готовности. Ты бы собрал своих, да без промедления по дальним засекам слетал. Передал, чтобы наготове были. Ежели что, то всех в копье ставить и выступать куда скажут. Особливо надлежит навострять дружины в городищах, околонь которых весей поболе. Как исполните, быть расторопно назад, — воевода прищурился, — Понял ли?

— Как не понять, хотя…

— Хотеть потом будем. Сейчас, п-тичье вымя, велено исполнять.

— Сделаем! — хмуро отозвался Извек.

Подождав когда воевода отойдёт, поднёс руку ко рту. На условный свист полтора десятка воинов поспешили к Сотнику, сгрудились вокруг и, выслушав задание, двинулись со двора. Эрзя и Мокша зашагали рядом с Извеком.

— Сам-то небось опять дальше всех поедешь. — поинтересовался Эрзя утвердительно. — Ты ж только вернулся! Может мы с Мокшей сгоняем, а ты поближе?

Сотник хлопнул по его твёрдому плечу, отрицательно мотнул головой.

— Не стоит. Сам съезжу. Только воротитесь поскорей, что-то тут непонятное…

— Замётано!

Солнце ещё не успело подпереть верхушку небес, а группки всадников уже выметались из киевских ворот и растекались по развилкам и отворотам.

Дорога за городом постепенно пустела, вытягиваясь вдоль высокого берега Днепра. Ворон повёл ухом, всхрапнул, поворотил морду в сторону реки. Сотник проследил за взглядом, заметил на краю обрыва одинокую женскую фигурку. Брови двинулись к переносице, узнал Ясну, суженую пропавшего Рагдая. За ней расстилался противоположный берег, где жених принял последний бой.

Сотник натянул повод, постоял раздумывая, всё же решившись, направил коня к обрыву. Попытался подобрать слова, но в голове всё путалось, казалось лишним и не в кон. Сердце бухало тяжело, будто перед боем. Успел подумать, что зря свернул с дороги, но Ворон уже замедлил шаг и остановившись звякнул удилами.

Ясна вздрогнула, медленно, будто во сне, обернулась. Глаза остановились на копытах Ворона. Сотник спешился, тихо проговорил:

— Здравствуй, Светлая.

Ресницы Ясны дрогнули.

— Исполать, Извекушко. И тебе, и красавцу твоему длинноухому. Всё в разъездах?

— В них, разума, где ж ещё…

Ясна еле заметно кивнула.

— Благодарень, что пришёл утешить. Да у самого, небось, на сердце не скоморошно.

Она замолчала отвернувшись к Днепру. Извек тоже глянул на далёкий берег.

— Ты бы… не убивалась так. Родом великим всем жить завещано. А ты себя горем со свету изводишь. Вон уж, тропку по стерне пробила. Можно ль так…

Движение тонкой руки прервало сбивчивую речь на полуслове.

— Обещала Рагдаю, что буду ждать на берегу, — тихо обронила Ясна. — Буду ждать. Езжай.

Сотник почувствовал, что в глазах защипало, будто бросили горсть песка. Молча кивнул, зачем-то долго поправлял стремя. Уже в седле, открыл было рот, но спохватился, что любое прощальное пожелание будет не к месту, молча потянул повод.

— Береги себя, Извекушко… — донеслось вслед.

Сотник оглянулся, увидел огромные выплаканные глаза. Волна скорби едва не вышибла из седла, но взор Ясны вновь обратился к реке. Ворон послушно поплёлся к дороге, уши уныло разошлись в стороны. Извек больше не оглядывался. В груди давило, будто на сердце поставили ржавую наковальню.

Ворон не спеша вбивал копытами дорожную пыль. Позади седла, монотонно покачивались два полных колчана и лук, но стрельбой баловаться охоты не было, и Сотник ехал, уткнувшись взглядом в конскую гриву. Не глядя, миновал невеликую деревушку на берегу Лебеди. На душе было пакостно. Утренние речи Владимира и Сарвета только усилили невесёлые предчувствия. Тревога, появившаяся с вечера, подспудно росла и Извек вдруг ощутил себя ребёнком в тёмном чужом лесу. Как когда-то в детстве, после смерти родителей, захотелось снова прижаться к мудрому и сильному дядьке Селидору, прильнуть щекой к его могучей тёплой ладони и затихнуть испуганным маленьким зайчонком…

Из-под копыт коня выпорхнула горлица и, набирая высоту, устремилась к дальнему лесу. Извек следил за её трепещущим полётом, пока откуда-то сверху не упала стремительная тень коршуна. Удар, суматошный всплеск крыльев, и в воздухе закружилось облачко лёгких пёрышек. Обременённый добычей хищник тяжело выровнял полёт и натужно закрылатил к лесу.

— Не к добру, — прошептал Извек. — Не иначе лиху быть…

Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасённые для путников дрова. Кострище чернело угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрёл к ручейку, цапая с ветвей крупные листья. Сотник запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком но, куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешёл под навес, улёгся на кучу прошлогодних листьев, задремал…