Елена Хаецкая - За Синей рекой

Ознакомительный фрагмент

– Привет, Клотильда, – небрежно поздоровался Зимородок.

Чудище еще раз ухнуло и замолчало.

– Кто это? – шепотом спросила Марион.

– Клотильда. Старина Зозуля ее подкармливает.

– А что она ест?

– Лягушек, ящериц. Моченую бруснику уважает.

– Странная она какая-то. – Марион поежилась.

– Только не вздумай говорить об этом Зозуле, – предупредил Зимородок. – Он вообще страшно не любит, когда критикуют его знакомых.

Старина Зозуля поджидал гостей на крыльце. Обиталище Зозули представляло собою покосившуюся избушку с гигантским крыльцом и двумя подслеповатыми окошками.

Хозяин был невелик ростом – пониже Марион, плешив, но чрезвычайно бородат, с огромными заостренными ушами, длинным носом и довольно неприятной клыкастой улыбкой. Он был, несомненно, очень старым и немного даже замшелым. В зубах он держал огромную трубку с длиннющим чубуком.

Завидев гостей, Старина Зозуля выхватил трубку изо рта и заверещал:

– Этого мне только не хватало! Девчонка в одном башмаке! Девчонка, фаршированная яблоками, – это я понимаю, но чтоб вот так!.. Да еще в одном башмаке! Я всегда говорил, что это к несчастью! Я всю жизнь сторонился девчонок в одном башмаке! Потому и дожил до своих лет. Я не для того… – Тут он затопал ногами. Из трубки вывалился тлеющий комок мха.

Не говоря ни слова, Зимородок наклонился, сорвал с ноги Марион злополучный башмак и с силой запустил им в темноту. Раздался глухой стук, что-то тяжелое обрушилось откуда-то сверху в болото и негодующе закудахтало: «Кло! Кло! Кло!» Потом все стихло.

Взгляд Старины Зозули мгновенно прояснился.

– Вот это другое дело, – молвил он приветливо. – Добро пожаловать!

Марион шагнула за порог и оказалась в очень темных сенях, где угадывалось большое количество громоздких предметов – преимущественно бочек и кадок. Еще были, кажется, туго набитые мешки. Кроме того, что-то свисало с потолка.

Ловко лавируя между бочками, Старина Зозуля стремительно ускакал вперед. Не отставал от него и следопыт Зимородок. А Марион безнадежно завязла в лабиринте и продвигалась очень медленно, постоянно ощупывая вокруг себя руками, чтобы ничего не своротить и ни обо что не удариться.

Здесь были стоведерные бочки, в которых откисали горькие болотные грибы. С тихим зловещим бульканьем бродила в кадках капуста. Тосковал вымачиваемый в маринаде дикий чеснок. Марион благополучно миновала бочонок с топленым медвежьим салом, кое-как проскользнула мимо корыта с замоченной в дубильном растворе шкурой, ударилась о мешок, набитый твердой, как булыжник, древесной капустой, и наконец достигла горницы.

Посреди горницы в большом медном тазу стоял металлический поставец в виде цапли. В длинном клюве «цапля» держала горящую лучину. При ее слабом свете Марион и разглядывала убранство лесного жилища.

Большую часть комнаты занимала огромная печь с лежанкой наверху. Вокруг лежанки на колышках сохла разная обувка. У маленького оконца находился массивный стол. В стену были воткнуты чудовищных размеров ножи, топоры и другие орудия смертоубийства. Над окном покачивались пучки целебных трав. К балке под потолком были привешены набитые мешочки, связки лука и чеснока. Вдоль стены тянулась широкая полка, сплошь уставленная горшками, кувшинами, плошками и чугунками.

Еще имелась скамья, на которой уже восседал Зимородок. Он неспешно выкладывал на стол гостинцы – нитки, воск и драгоценную мазь от ревматизма.

Старина Зозуля схватил горшочек и жадно понюхал содержимое, испачкав при этом длинный нос.

– Она! – вскричал он, сверкая глазами. – Ах, погибель клопячья, какой запах! Аррромат! Да от одного только запаха мне уже легче! От одного запаха этот проклятый ревматизм улетучивается! Фьють! Улетучивается!

Тут он повернулся к Марион, кинул ей свою трубку и распорядился:

– Ступай-ка на крыльцо, покури, пока этот дылда разотрет мне поясницу. Нечего всяким девчонкам любоваться на мой ревматизм.

Марион снова оказалась на крыльце. Она сняла мокрые чулки и терла окоченевшие пальцы, гадая, когда же ее позовут в дом и можно будет согреться. В темноте стрекотали сверчки, где-то вдали тихонько клохтала Клотильда.

Ждать пришлось недолго. Вскоре из окна показалась остроухая голова хозяина.

– Эй ты, девчонка! – крикнул он. – Хватит переводить чужой табак! Иди в дом! Сегодня не съедим.

Успокоенная этим обещанием, Марион в очередной раз проделала весь извилистый путь сквозь сени до горницы.

Зимородок благодушествовал с трубочкой, а Зозуля, выдернув из стены ужасный нож, принялся с лихорадочной быстротой рубить на столе какую-то плохоразличимую снедь. Казалось, еще немного – и он накрошит собственные пальцы.

Но ничего подобного не произошло. Зозуля затолкал в горшок мелко нашинкованные листья, всыпал пригоршню сушеных кореньев, залил водой из кувшина, еще раз пошуровал в горшке кулаком и сунул в печь.

Варево оказалось на удивление вкусным. Хозяин и гости хлебали втроем из одного горшка, черпая попеременно деревянными ложками на длинных черенках.

Когда с трапезой было покончено, на столе появился кувшин с подбродившим квасом, и Старина Зозуля обратился к Зимородку с вопросом, который давно вертелся у него на языке.

– Разреши-ка ты мое недоумение, – начал он, облизывая губы, – для чего ты привел сюда эту, с позволения сказать, девчонку? Ни фаршировать ее, ни солить мы, как я понимаю, не будем. На чучело она тоже не пойдет. Старовата. Пан Мышка таких не берет.

– Какая еще Мышка? – возмутилась Марион. – Что значит «старовата»?

Зозуля неприятно поскреб у себя за ухом.

– А сосед мой, пан Мышка. Живет в трех днях пути отсюда, к югу. Великий, доложу вам, чучельник! У него этих потрошеных девчонок полон дом. Каких только нет! Он и платьица им мастерит. Все своими руками. «Через мою, – говорит, – коллекцию прославлюсь». Но старше двенадцати лет не берет. Ни-ни. Говорит, не то.

Марион поперхнулась квасом и закашлялась. Старина Зозуля похлопал ее по спине.

– Да нет, мы совсем по другому делу, – сказал Зимородок.

Зозуля подпер подбородок ладонью и приготовился слушать.

– Видишь ли, у нас тут вышел великий спор, – начал Зимородок. – Вот эта девица, Марион, утверждает, что в здешних краях имеется какая-то неизвестная мне дорога и что Прямоезжий Шляхт не обрывается за «Придорожным Китом», но пролегает дальше, через эти леса.

– Чушь, – мгновенно отрезал Зозуля.

– Вот и я говорю. Чушь! – подхватил Зимородок и отхлебнул из кувшина.

Но за этот краткий миг с Зозулей произошла внезапная метаморфоза. Он заметно помрачнел и уставился в оконце тусклым, немигающим взором. Зимородок встревожился: