Оксана Демченко - Демченко Оксана

   - Я горелый пень, - невесть с чего припомнил Ичивари шепотом. - Я этот... хозяин леса. Куда теперь идти? Вот позор-то... Скажу наставнику: меня ударила тяпкой и обокрала бледная, четырнадцати годовых кругов от роду. Он спросит: что ты сделал с ней? И я отвечу: упустил связанную в лесу и позволил украсть мой нож. Я буду посмешищем всех земель махигов.

  Сделав столь мрачный и неоспоримый вывод, Ичивари нахмурился, стал серьезен. Собственно, какие тут шутки! Его нож у бледной, это недопустимо. Уйти отсюда, не вернув оружие, невозможно. Продолжить путь, не наказав бешеную и не разобравшись в природе появления Слезы - недопустимо. Хотя смысл знака ясен, пожалуй. Плачущая заранее скорбела о нем - самом бестолковом сыне народа леса. Возможно, это начало конца. Когда осенью следующего годового круга он принесет дары и испросит права разделить душу и обрести силу, духи его не услышат.

   - Ну погоди, бешеная! - мрачно пообещал Ичивари. - Мы еще посмотрим... Я поставлю тебя у столба и испытаю огнем, меньшее отмщение не возместит оскорблений нанесенных мне, старшему сыну вождя народа махигов. Клянусь...

  Клятву следовало принести на крови, рука сама потянулась к ножнам - увы, пустым. Ичивари еще раз тяжело вздохнул и даже чуть ссутулился. Проклятущая полукровка лишила его даже возможности гордо произнести слова, подобающие сыну вождя. И что остается? Ползать по траве, щупать её, искать камень с острой кромкой или нудно ковырять руку обломком палки, добывая хоть несколько капель крови - это почти то же самое, что признать заранее клятву неполной и значит, необязательной к исполнению...

   - Ну, погоди! - пришлось ограничиться угрозой, достойной разве что ничтожной женской ссоры. И показать лесу кулак...

  Высоко в кронах, пронизанных солнцем, защелкали белки, в их голосах Ичивари почудилась насмешка. Сын вождя, побежденный скунсом! Сын вождя, дерево жизни которого совсем скоро обрастет семнадцатым годовым кольцом. Почти взрослый. Если по росту и плечам судить - так легко дать ему и восемнадцать, и девятнадцать: он вырос в деда Ичиву, ширококостным и статным. Но не обрел дара воина и мудрости вождя... Как показаться перед людьми, путь даже и бледными?

  Кожа на плечах чесалась все сильнее, глаза слезились, подтверждая известное каждому правило: не стоит рассматривать хвост рассерженного скунса. Ичивари пожал плечами и покосился на пегого. Верный Шагари не предал друга: даже не отодвинулся, хотя запах донимал и его. Видно, как вздрагивает шкура.

   - Пожалуй, месть подождет, - буркнул Ичивари. - Сперва мы найдем большое озеро и как следует искупаемся. Потом я наловлю рыбы и отдохну, а ты испробуешь самой сладкой прибрежной травы. Никуда эта бешеная не денется. Вон - красная глина. Её ноги запачканы, след будет явный.

  Успокоив себя и обретя цель, Ичивари огляделся еще раз, теперь уже спокойно и без суеты. Он знал здешние леса, как и любые иные в границах земель народа махигов. Он своими ногами исходил тропы и пальцами прочертил их на карте. Уже тридцать годовых колец минуло с тех пор, как удалось выведать у первого поколения людей моря самые ценные их знания. В том числе секрет бумаги, компас и иные точные способы ориентирования, а так же и нанесения линий на листы - изготовления карт. Озеро Белых Туманов лежит к закату, в десяти километрах (1) от поселка бледных.

  (1) - примечание. Следовало бы сказать: километры для дикарей - это слишком нелепо, автор! Может быть, однако происхождение этого слова в нашем случае весьма специфично и будет позже подробно объяснено.)

  Ичивари похлопал пегого по шее, поднял голову, подставляя лицо солнцу и понадежнее определяясь на местности. Смешно и грустно: что осталось от исконного языка леса после принятия стольких новых слов и понятий! Что осталось от привычного уклада жизни... Того и гляди, дети его детей разучатся находить тропы без компаса и карты. Позор. И, что вдвойне неприятно, отказаться от полученного знания не под силу уже никому из людей леса. Чтобы провести границы и не воевать с соседями за охотничьи угодья или торговые тропы, нужна карта. А ведь именно постоянные ссоры с соседями и были одной из причин побед бледных в самом начале их нашествия... Это люди леса запомнили и усвоили. Как и люди гор и степи. Они взяли у бледных их силу, сокрытую в знаниях. Сели в большой круг и нарисовали границы, установив мир меж племенами не на один сезон - навсегда. Давно это было. И ведомо каждому малышу.

  Ичивари грустно усмехнулся. Чтобы нарисовать карту, требуются стол, чернила, бумага... Стол стоит в комнате, она - часть дома. Окна этого дома куда удобнее застеклить, чем затянуть бычьим пузырем. Если так пойдет дальше, старосты леса - лучшие деревья - снова окажутся под угрозой. Это слова мудрого Магура, деда по линии матери. Отец, вождь рода махигов Даргуш, утверждает, что старик сошел с ума и впал в детство. Он так и сказал при всех, на большом осеннем совете. То есть - почти так... Сам Ичивари не слышал, но ему передали надежные люди. И еще после долгих расспросов родичи по линии отца нехотя подтвердили: дед встал, рассмеялся, сложил свое старое одеяло из валяной шерсти. Кинул на плечо, чуть поклонился вождям и старикам.

   - Муж моей дочери вырос и более не нуждается в советах, - с долей насмешки сказал старик, едва ли не первый раз вслух признав, что Даргуш ему не сын. Хотя до того дня иначе, чем сыном, Магур вождя не называл. - Значит, я свободен. Наконец-то я могу уйти из вашего пропахшего дымом поселка. Здесь земля вытоптана, а лес мертв. Я махиг, а не бледный, мне тут не место.

  Он ушел в лес, гибкий и стройный, как молодое дерево, хотя на стволе его жизни уместилось в ту осень семьдесят шестое годовое кольцо. Ушел один, не оборачиваясь - это видел сам Ичивари, прибежавший и замерший у опушки в нерешительности. То ли мчасться за дедом, то ли утешать плачущую навзрыд, без сил севшую в траву мать. Так и получилось: дед ушел один, а слова его остались висеть в воздухе, как тревожный дым далекого пожара...

  Перемены в укладе жизни грянули настолько резко, что никто, кажется, действительно не был готов к ним. И никто не знает, как и куда вести народ, а значит, нельзя безоглядно винить отца в жестокости и называть слепым. Это тоже слова деда Магура. Когда зимой Ичивари нашел его стоянку в лесу, было много времени на разговоры. Огонь крошечного охотничьего костерка без спешки грыз комель сухой елки, дед сидел и свежевал оленя. В тонких мокасинах, в штанах из кожи, голый по пояс, только на спину наброшено неизменное одеяло. И было ему ничуть не холодно... В жилах истинного махига течет не холодная кровь, но горячий огонь жизни. Ичивари верил, что и его кровь горяча. Он обязан верить. Иначе не сможет принести дары и испросить о разделении души...