Танит Ли - Героиня мира

Вот и она заговорила на том же непонятном языке, что и прочие.

В доме не осталось даже прежнего запаха. Раньше в нем царили чистота и оживленность, а теперь несло кошачьей мочой и на лестнице валялся увядший капустный лист.

— Приходи еще, — проговорила она, когда я направилась к выходу. Вероятно, ей хотелось сказать что-нибудь приветливое. Но меня вконец опутал сетями кошмар. Бежать некуда и остановиться негде.

Я забрела на небольшую улочку, которая вела к Павлиньим Садам. Прошлым летом мы с Литти играли здесь в мячик и в догонялки. До чего же тут стало тихо, и на дорожках с подстриженными кустами ни души. Ни одного зонтика, ни одной ручной обезьянки из тех, что гуляли на кожаных поводках и так забавляли нас. У ворот стояла часовня Вульмартис Всепрощающей. Прежде дверь всегда запирали, теперь оставили распахнутой.

Внутри никого не оказалось. На полу — пыль, алтарь пуст: вся утварь из драгоценных металлов убрана. Сквозь окно с бледно-голубыми стеклами проникали лучи света, падавшего на статую в классическом одеянии и окрашенном в цвет индиго восточном головном уборе с маленькой золотой короной. Ее алебастровое лицо приветливо улыбалось, а в руки ей кто-то вложил веточку белой сирени, сорванную в парке.

Я опустилась на колени возле ее маленьких ножек с нарисованными на них золотыми сердечками и стала просить о помощи. Не покажется ли просьба неубедительной из-за ее бессвязности?

Я постаралась разъяснить все как можно толковее. Если я не всегда ходила молиться, то лишь по неведению. Если во время службы мне случалось отвлечься, то это по глупости. И я каждый раз посещала празднования Вульмартис. И скоро я совершу приношение — ох, совсем скоро. Но только пусть она спасет моих папу и маму, и пусть они ко мне вернутся. Пожалуйста, Владычица, пожалуйста, пожалуйста.

Ее милое лицо выражало сочувствие. И все же я поняла, что она не слышит меня. Словно мотылек, я беспомощно билась о ее сверкающий камень.

Когда свет в окне посерел, я устала и, поднявшись на ноги, пошла прочь.

У меня не было иного прибежища, кроме тетушкиного дома.

Так что туда я и направилась. Город тоже пребывал в замешательстве и не досаждал мне.

Никто не спросил, куда я уходила. Никто не заметил моего отсутствия. Как и Вульмартис, никто не проявил участия.

А вечером того же дня в ворота постучалась новая армия, городское ополчение.

Выйдя на лестничную площадку, я смотрела без страха и без удивления, все еще пребывая во власти притупляющего восприятие кошмара.

Форму для ополченцев соорудили из того, что оказалось под рукой. Не сияющие шлемы с плюмажем, не эполеты и регалии, не шпаги, не начищенные до блеска сапоги — простая перевязь, словно кровавая лента на груди, а у капрала — красно-лиловый хохолок на шапке с козырьком.

К ним вышла тетушка Илайива. Взглянув на нее, они решили, что с ней следует обращаться почтительно.

— Вы ведь знаете, какое сложилось положение, мадам. Каждый дееспособный мужчина, если он не служит вне города, должен встать на его защиту.

— Выполняйте свой долг, — ответила она.

Тогда он вручил ей письмо. Официальное, с печатью города.

И пока они по всему дому собирали мальчиков, прислуживавших на кухне, а с ними прихватили и помощника эконома, настаивавшего (безрезультатно) на своей непригодности в силу хромоты, капрал продолжал рассказывать тетушке:

— На северных окраинах люди начали жечь леса. И пшеничные поля. Нельзя же, чтоб они достались этим уб… противнику. Еще сооружают баррикады и огневые позиции. Мадам, вы просто не узнали бы бульвары в северной части города. Там сняли всю брусчатку.

Он выглядел бодро, быть может, оттого, что упивался собственной бравадой, ценою в один серебряный пенни.

Раскаты прозвучали словно гром, но, проснувшись, я поняла, что это вовсе не гроза. Мне доводилось слышать грохот пушек прежде: всего лишь год назад на Поле Оригоса давали салют в честь короля. Тогда я оказалась гораздо ближе к пушкам, ведь меня водили посмотреть на праздник (меня постигло разочарование: мне не удалось разглядеть членов королевской семьи, я заметила лишь пену кружев да сверкание бриллиантов в экипажах). Для меня пушечные залпы, как и звучание гимнов в Пантеоне, означали праздник.

Однако в доме что-то неуловимо переменилось, а когда я без разрешения пробралась в комнату, выходившую окнами на Форум, мне стало видно, как выглядывающие из окон, стоящие на мостовой и на балконах люди указывают на север. А когда глухие раскаты донеслись снова, раздались аплодисменты.

Похоже, сазо, наши противники, явились и стоят у городских стен и насыпей, сооруженных из земли и брусчатки, украшенных городскими пушками. Теперь эти пушки шлют им свои приветствия.

На протяжении многих дней из северных провинций прибывали крытые повозки. Они доставляли провизию, а вместе с ней и лишние рты, которым она понадобится. Время от времени Форум пересекали фургоны и бездомные бродяги. Через него прогнали стадо овец, а позднее взволнованные служители юстиции пытались выгнать из здания суда заблудшую козу. Я наблюдала за всеми этими происшествиями из той же комнаты, расположенной напротив моей спальни. Я входила туда самовольно, без разрешения Илайивы. Теперь я совсем перестала с ней разговаривать, а после того, как у нас в доме закончился набор ополченцев, отказалась обедать в гостиной Сфинкса, и меня стали кормить обедом тоже в «комнате для игр». В той комнате, где я проводила немного времени за едой, а за «играми» еще меньше. Я подолгу спала, не вылезая из постели, а когда все же вставала, крадучись ходила по дому и, словно привидение, подслушивала у дверей, улавливая обрывки известий, почти совсем мне непонятных.

У меня создалось такое впечатление, будто кто-то затеял интригу, цель которой — помешать маме встретиться со мной, запугать меня и заставить усомниться в ней. Но я такого не допущу. И не пойду на переговоры с собственным врагом.

Начало осады явилось мне слышимо и зримо, меня охватил холодный тошнотворный страх. И все же в глубине моей души папа и мама по-прежнему танцевали друг с другом и посещали банкеты, и выезжали на пикники на край ущелья, и охотились в припорошенных снегом горах. Они в безопасности, если только я не выпущу их оттуда. Я за них в ответе, мне нельзя их подводить.

В первые два-три дня пушки не гремели подолгу. Они всякий раз смолкали с заходом солнца, чтобы не мешать нашему отдыху и нашим развлечениям.

В середине четвертого дня — я только-только встала — одна из самых молоденьких служанок Илайивы с истерическим криком промчалась по саду, держа в руках какой-то листок. Остальные служанки столпились вокруг нее. Лица их были бледны. Одна из них сказала: «Предатель какой-нибудь. Это ложь». Другая пожала плечами: «Вряд ли можно с уверенностью думать, будто эти скоты не решатся на такое».