Лиланд Модезитт - Башни Заката

— Варвар… ты не посмеешь…

Кончик меча слегка касается щеки блондина, оставляя на ней две тоненькие красные полоски.

— Думаю, господинишка Дрерик, этого хватит, чтобы ты надолго запомнил, как опасно оскорблять тех, кто выше тебя. Ну а тебе, — Креслин кланяется Нертрилу, — я должен принести извинения за то, что не смог продемонстрировать должное искусство. Мне далеко до стражей Западного Оплота, ведь я всего лишь консорт-правопреемник… Идем отсюда, — обращается он к застывшему с открытым ртом пареньку. — Я не выношу запаха крови.

И уже в который раз сглатывает, подумав о реакции маршала. Она будет недовольна.

— Милостивый господин…

— Ну, куда пойдем?

Креслин направляется к тропке, по которой они вошли в сад.

Герольд пожимает плечами и ведет его обратно. Креслин слышит, как позади белые камушки садовой дорожки поскрипывают под быстрыми шагами, но не оборачивается. Интересно, куда это Дрерик так заспешил?

Его собственные шаги нарочито неторопливы: ему ли опасаться этого разряженного, как шлюха, болтуна.

— Милостивый господин чем-то озабочен?

— Все в порядке. Я просто задумался.

К покрытым зеленым лаком и отделанным позолотой дверям, ведущим из сада во дворец, они приближаются молча. Герольд легко распахивает перед Креслином массивные створы: видимо, петли здесь смазаны не хуже, чем в гостевых апартаментах. Все еще размышляя о Дрерике, юноша вступает в коридор с каменными стенами, сумрачный после залитого солнцем сада.

— Господин Креслин!

Темнота окутывает его, словно из ниоткуда спустилась ночь. Рука метнулась к клинку, но пальцы лишь скользнули по рукояти: чьи-то руки прижимают его к граниту стены.

Он тянется мыслью к ветрам зимы, и они приходят. Подхваченный вихрем шелковый шарф хлещет по лицу и глазам. Руку, так и не дотянувшуюся до меча, пронзает холодом. Мгновенный укол, и вихрь уносится прочь. Тьма развеивается. Он снова один, если не считать стоящего с опущенными глазами герольда.

— Что… что это было? — выдыхает Креслин.

— Что милостивый господин имеет в виду? — паренек поднимает на него ясный взор. — Некая женщина окликнула милостивого господина по имени, и он остановился поговорить с ней. Сам я ее не разглядывал, поскольку решил: раз милостивый господин счел нужным остановиться, он знает, что делает, — юноша присматривается к Креслицу и робко спрашивает: — Что-то не так?

— Так ты точно ее не разглядел?

— Нет, милостивый господин. Она стояла в тени.

Креслин переводит взгляд на дверь. Конечно, коридор не сад, но окна и здесь дают достаточно света. А никаких теней нет и в помине.

— Ладно, — машет он рукой, смиряясь с обстоятельствами. — Жаль только, что я так и не узнал, кто она такая.

— Должно быть, она много думает о милостивом господине, иначе не повела бы себя так откровенно, — с искренним удивлением говорит герольд.

Креслин выдавливает фальшивую улыбку. Может быть, это подстроил Дрерик? Но почему тогда все ограничилось уколом в руку? Он не смотрел на рукав, но и без того знал, что там совсем крохотная, такая, что не видна на шелке, дырочка.

Но, в конце концов, по сравнению со стычкой в саду — это происшествие пустяковое. Лучше всего поскорее о нем забыть.

Но забыть никак не удается.

VI

— Ты позволил себе рисковать, Креслин. А вдруг бы он оказался мастером клинка?

— Так ведь не оказался же. И не мог: он слишком мастерски носит шелка.

Маршал качает головой.

— Ты хоть понимаешь, что это изрядно осложнит твою жизнь?

— Мою жизнь? Меня больше волновали твои переговоры.

Он бросает взгляд на окно, где ветер, предвестник еще только затягивающих горизонт дождевых туч, шевелит шелковые занавески.

— Ну, по части переговоров ты мне так удружил, что дальше некуда.

Маршал делает шаг к окну, потом останавливается и устремляет на сына взгляд суровых голубых глаз.

Креслин молчит, размышляя, следует ли воспринимать услышанное как шутку, и ждет, когда она продолжит.

— Консорт, почти мальчик, обезоружил одного из самых опасных бойцов Сарроннина. Нертрил убил более десятка соперников, и мужчин, и женщин, — маршал хрипло смеется. — А ты еще и извинился перед ним за то, что не дотягиваешь до уровня стражей. Твой приятель герольд разнес эту новость по всему дворцу прежде, чем ты успел добраться до своей комнаты.

— Не вижу проблемы, — пожимает плечами Креслин.

— Какое семейство согласится принять консорта более опасного, чем любой из живущих к западу от владений магов и владеющего клинком лучше большинства воительниц Кандара? В сознании чтящих Предание такое укладывается с трудом, — маршал улыбается. — Ну, а разрисовывать тому хлыщу физиономию и вовсе лишнее. О, я понимаю, он заслужил урок, но ты дал всем здешним понять, что меч у тебя не игрушка. Мы-то все усвоили это давным-давно… — она отворачивается к окну. — Да, в каком-то смысле жаль, что весной прошлого года нам не удалось сговориться с сутианским посланником. Мы сделаем, что сможем…

Креслин заставляет себя не хмуриться: он, по крайней мере, никого не убил. Но имея в виду настроение маршала, он решает не упоминать о странном происшествии в коридоре. В конце концов, он получил всего лишь булавочный укол, да и булавка, судя по его самочувствию, была не отравлена.

Стражница у дверей, пока Креслин не смотрит в ее сторону, качает головой. Точь-в-точь как маршал.

VII

— Не спрашивай меня, каков мужчина.На лесть он падок и душой изменчив,Кокетлив, вздорен, склонен к пустословью…Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!

Не спрашивай о том, каков мужчина.Ему носить пристало в ножнах веерИ взоры госпожи ловить покорно.Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!

Смех за столами стражей действует Креслину на нервы, но менестрель продолжает распевать куплеты, высмеивающие мужские слабости. С каждой строчкой Креслин все крепче сжимает зубы.

Лицо маршала остается бесстрастным. Сидящая рядом с ней Ллиз улыбается, но так, словно не совсем уверена в том, что стихи и вправду остроумные.

Менестрель, облаченный в обтягивающие штаны цвета загорелой кожи и ярко-голубую рубашку из блестящего шелка, ловко пританцовывает на помосте, время от времени подчеркивая содержание песни взмахами веера, сработанного в форме меча.

— Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!

Менестреля награждают бурными хлопками, и он раскланивается во все стороны, прежде чем отбросить свой шутовской веер, достать гитару и сесть на табурет лицом к публике.

Хлопки и свист замирают. Креслин любуется слетающими со струн гитары мерцающими серебристыми нотами и подмечает, как встречают стражи более традиционную балладу Фенардре Великого. Юноша с серебряными волосами вспоминает, что слышал эту песнь в исполнении другого мужчины. Тоже с волосами цвета серебра.