Олег Авраменко - Хозяйка источника

Это был мой ему ответ. Амадис очень любил свой яблоневый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счеты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил); Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, "с камнем за пазухой и со злом на уме". Я запомнил его слова.

Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса — с неопределенностью… Да, да, я не оговорился — именно с неопределенностью. Все понимали, что, по большому счету, дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришел и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королем. Кто он — мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.

В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлек молодой человек среднего роста, кареглазый шатен, в чертах лица которого было что-то восточное, вернее, семитическое. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределенности, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.

— Здравствуй, Джона, — сердечно произнес Амадис, остановившись перед парнем. — Ты хотел поговорить со мной?

— Я хотел засвидетельствовать вам свое почтение, милорд, — ответил тот, скорее с английским, чем с еврейским акцентом. — И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.

— Возвращаешься в Израиль?

— Нет, милорд. Там я уже был.

— Тебя не приняли?

— Можно сказать, что так. Его величество отнесся ко мне хорошо, зато другие дали мне понять, что мое присутствие в Доме нежелательно.

— И что ты думаешь делать?

Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами:

— Пока что не знаю. Пожалуй, вернусь на родину матери, поживу там немного, потом… Ну, а потом видно будет. В конце концов, Вселенная велика, где-нибудь да найдется в ней место и для меня.

— Что ж, желаю удачи… — Амадис повернулся ко мне и сказал: — Артур, позволь представить тебе Иону Бен Исаию, сына Исаии Бен Гура. Его жена была приближенной Рахили и погибла вместе с ней.

Молодой человек сдержанно поклонился:

— Мое почтение, милорд. Я много слышал о вас и хочу надеяться, что вам удастся предотвратить войну между нашими Домами.

— Я тоже хочу надеяться, — ответил я без особого энтузиазма; мои опасения, что войны не избежать росли и крепли не по дням, а по часам. — Так, стало быть, вашим отцом был Исаия Бен Гур? А я не знал, что у него есть сын.

— Он тоже не знал. Это обнаружилось уже после его смерти. Вы были знакомы с моим отцом?

— Не очень близко. Но всегда был самого высокого мнения о нем.

— Не сомневаюсь, что мой отец был самого высокого мнения о вас.

Я непроизвольно улыбнулся в ответ на этот незамысловатый комплемент. Мои отношения с Исаией Бен Гуром, внучатым племянником царя Давида, нельзя было назвать дружественными, но и врагами мы никогда не были. А его сын сразу вызвал у меня симпатию — то ли по причине сердечного отношения к нему Амадиса, то ли просто потому, что у парня было честное лицо и прямой открытый взгляд. И еще он желал мира между нашими Домами, несмотря даже на то, что в катастрофе погиб близкий ему человек.

— Приятно было познакомиться с вами, Иона, сын Исаии.

Он тяжело вздохнул и с грустью проговорил:

— Называйте меня Джона, милорд. Так произносили мое имя, когда я был ребенком и юношей… К тому же теперь я просто Джона. Джона и все. Джона-предатель… С вашего позволения, милорды, я удаляюсь. Не смею вам больше мешать.

Амадис еще раз пожелал Джоне удачи и мы продолжили свой путь.

Спускаясь по лестнице, я задумчиво произнес:

— Видно, у парня крупные неприятности.

— Еще бы, — отозвался мой брат. — Он стал бездомным.

— Но почему?

— По собственной глупости… или порядочности. Он был одним из тех приближенных Рахили, которые вместе с ней дали присягу на верность Дому Света; и он оказался единственным, кто отнесся к ней серьезно. Одно время он был советником Рахили… — Амадис сделал паузу, поскольку мы оказались перед небольшой дверью, ведущей наружу. Прежде чем открыть ее, брат посмотрел на меня и иронично усмехнулся. — То есть, я хотел сказать, что Джона был одним из моих государственных советников. Но недолго. Вскоре он впал в немилость у Рахили, так как позволял себе открыто критиковать ее политику.

— С каких позиций?

— С позиций наших оппозиций. Он убеждал Рахиль, что в своих решениях она должна исходить прежде всего из интересов Света, а не только печься о том, как извлечь побольше выгоды для Израиля. И кстати, если ты думаешь, что моя незадачливая женушка действовала по наущению своего отца, то глубоко заблуждаешься. Давид не раз говорил ей, что он сам способен позаботиться о благе своего народа, а ее политика приносит лишь вред обоим Домам, однако Рахиль… Впрочем, ладно, не будем об этом. Как говорится, de mortuis aut bene aut nihil.[2]

Мы миновали павильон, где на моей памяти Амадис имел обыкновение завтракать в обществе хорошеньких женщин, и оказались в начале одной из аллей, ведущей в глубь сада. Глядя на покрытые белым цветом деревья и усыпанную опавшими лепестками землю, я по старой детской привычке подумал о доброй Снежной Королеве, принесшей вместо метели и вьюги волшебный цветочный снегопад и благоухание вечной весны… Мои мысли невольно обратились к Бронвен, которая была моей персональной Снежной Королевой и оставалась ею впредь, несмотря на перемену облика. Эти несколько дней она упоенно играла роль Даны, и не потому, что так было нужно, а потому что ей это нравилось — главным образом из-за Юноны, которая просто души в ней не чаяла. Порой у меня возникала забавная идея поженить Брендона и Бронвен, чтобы не огорчать маму… и чтобы Дана обрела свободу.

— Если бы наша встреча состоялась при других обстоятельствах, — вновь заговорил Амадис, когда мы двинулись вдоль аллеи, — я бы первым делом спросил у тебя, каково это — на двадцать лет потерять память, прожить заново жизнь, а затем вспомнить всю прежнюю? Какие чувства ты испытываешь, оглядываясь на свое прошлое?