Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

— Что, отец Леонар, вас тоже, как и меня, устранили от языческого соблазна?

— Сам устранился, — без затей объяснил он. — К чему смущать девочку?

Тут на нас набежала ина Франка, утягивая за руку уклончиво улыбающегося Идриса.

— Давайте-давайте, чада, уже уходим. Как говаривал один мой знакомец, рыжий ловец медведей, в нашем деле первое — уметь вовремя смыться.

…Так наши молодожены завершили свой чуть затянувшийся медовый месяц, и у них начался настоящий медовый год.

Веселая пора тем нисколько не завершилась. Не успели мы возвратиться в Лэн-Дархан, как и сюда явился сэр Джейкоб: видимо, крепко переплелась пряжа наших судеб! Он сопровождал делегацию, которая намеревалась обсудить претензии шаха к англам, записать их, утрясти и припечатать сургучом. А делегация сопровождалась толпою мастеровых людей: кого Первый Лорд-Защитник поставил в счет своих долгов шаху, а кто и сам притащился за длинной деньгой. Этих мгновенно разобрали уже привычные к такому шахские чиновники, выспросили, чего они стоят и что умеют, и положили жалованье в соответствии с этим, нисколько не глядя на то, подневольный перед ними человек или свой собственный.

Госпожу Франку, да и всех ее гэдойнцев, приезжим важным персонам не предъявляли, бродить в поисках сокровищ тоже почему-то перестали допускать. Так что сидели мы — в буквальном и переносном смысле — в тени и слушали, как, звеня, истекают струйки монет из тех сундуков, что мы привезли, и древнего вина из замшелых циклопических амфор, которые выволакивали из подземелий с помощью ворота. Жидкость сия помнила деда и отца нынешнего правителя, пережила не одну осаду. Ибо здешние тюрки еще менее в ладах с вином, чем северо-лэнские англичане, и лишь теперь стали обоюдно приучать друг друга на радостях, что замирились.

А к чему, между прочим, шаху скрытничать? Стагирит ведь должен понимать, кто торил ему дорогу!

Так я думал до тех пор, пока не прибыл один из шахских чиновников низшего ранга и не пригласил меня (почему-то одного) на Праздник Сабель, который оказался как нарочно приурочен к приезду сэра Джейка. Тут уж я забыл и прикидывать, что, почем и почему: о красоте этого народного торжества все мы наслышаны.

И вот я в выходном своем, иначе говоря, — наименее куцем из моих камзолов, цвета корицы с золочеными галунами, присоединился к нарядной кавалькаде всадников на сухоногих и игривых высококровных жеребцах, направляющейся в горы. Среди долгополой халатной публики один сэр Джейкоб был мне пара: тоже в темном и тоже в коротком. Компания составилась чисто мужская, за одним исключением. Почему-то они захватили Франку-кахану (то есть княгиню) в одном из самых нарядных ее облачений, которое, однако, еле угадывалось под совершеннейшим облаком палевой кисеи, укутывавшим ее с головы до самого седла. Обычно ее женское достоинство не блюли так строго — лицо здесь показывают почти всё, кроме лба и подбородка. То ли побаивались нынче мужского сглаза, то ли наша Франка вышла в о-очень важные персоны. Действительно: место воспитательницы шахского наследника — либо стремя в стремя с самим наследником, либо по левую руку Саир-шаха!

Мы поднимались в Высокие Горы пыльной белой дорогой, что вилась между курчавых и жестких кустиков, цепкой травы и цветущих колючек. Путь наш был, к счастью, недолог — наездник я так себе, как я мог убедиться, даже худший, чем Идрис, на сей раз отсутствовавший.

В селении Мгер мы продефилировали через строй неказистых домишек, влипших в скалу, как моллюски, и толпы оживленных, принаряженных и не больно-то почтительных местных жителей. Никто из них не падал ниц и не целовал копыт саиршахова иноходца, и тем не менее явственно ощущалось, что его ждали и ему рады.

Ждали — это безусловно. Неприлично было бы начать церемонию без высоких гостей. Наездники уже обступили дымную и закопченную кузню и от нетерпения гарцевали и прищелкивали подковами. Все они были в грубых кожаных рукавицах и холщовых башлыках с прорезями для глаз, сейчас откинутых назад.

А в кузнице звенел молот, гудели и пыхтели мехи — мастера «доводили» первую саблю и разогревали ее докрасна. Старый и трудный способ закалки: всадник должен взять за рукоять пышущий жаром клинок и проскакать «до вон той горушки и назад», держа его под строго выверенным углом к ветру и не смея согнуть руку в локте. И вот местные юноши стали на скаку выхватывать из рук мастера сабли, брызжущие огненно-алыми искрами, и вереницей уносились вдаль. Феерическое зрелище!

Сэр Джейк вначале только глазел на него, полуоткрыв рот, потом начал ерзать в седле от азарта и под конец решился: отобрал у парня, который только что вернулся, его рукавицы и капюшон, напялил на себя, крепко ухватил свой стальной факел и, гикнув, вломился в строй.

Когда он вернулся, на лице его, одеревеневшем от натуги, явственно читалось торжество.

Один из кузнецов принял саблю, еще раз сунул в горнило и, вынув, погрузил в растопленное сало, которое зашипело и зачадило.

— Хорошо, сэр англ! Это будет настоящий клинок, на славу закаленный и более сильный, чем пороховое оружие, поверь мне. Я дарю его тебе. Хочешь попробовать, на что он способен?

Говоря это, Саир-шах кивнул одному из «огненных» подмастерьев. Тот, недолго пошарив в куче железного лома, назначенного к переплавке, вытянул за ствол искореженную аркебузу, я так полагаю, эпохи первых иноземных десантов; тогда делали такие — толщиной в руку и с дюймовыми стенками, чтобы не разорвало первым же выстрелом. Положил на наковальню.

— Что же ты, посол? Пробуй!

— Больно он легок, твой подарок, — пробурчал Стагирит. — Моя родимая железяка плотней ложится в руку.

Он вытянул из ножен свой палаш, неторопливо нацелился и нанес короткий, как будто небрежный удар. Ствол разломился пополам.

— Да, неплохо.

— А ты так можешь, властитель? Этим ножичком для фруктов?

Саир-шах с мягкой и укоризненной усмешкой повернулся к нему.

— Клинок, что тебе дарят, достоин лучшего прозвища, но должен еще его заработать. Не будь я дряхлый однорукий старик, я бы и в самом деле оказал ему эту честь. Но и моя слабая шуйца может кое-чем тебя удивить, сэр англ.

Шах подозвал Франку.

— Ты, христианка, не постыдишься открыться перед всем моим правоверным народом?

— Что же, я есть то, что я есть, — ответила она звонко. — Я — это мои дела, и если я не стыжусь их, то к чему мне смущаться самой себя?

Она раскутала с себя свою тонкую накидку, раскрутила, высоко поднявши на руке, и выпустила. Кисея начала опускаться, паря, точно белая цапля, но черный клинок Саир-шаха обрушился на нее сверху, настиг в полете и завертел в воздухе. Мне показалось, что сейчас он обмотает ею всю саблю, но наземь упали клочки, похожие на перья.